– Отец Алексий, православные богословы часто критикуют католическую духовную практику, то, что у них называется компассио, со-страдание Христу– эмоциональное, чувственное соучастие в муках Христа как Человека. Как вы относитесь к такой практике?
– Я не знаю эту практику настолько близко, чтобы о ней рассуждать. Но однажды мне пришлось совершить удивительное путешествие, некое паломничество во время Страстной недели на юге Италии.
Там, в маленьких сицилийских городах, в это время совершаются процессии, причем в каждом городе в каждый день недели была своя, особенная процессия со своими святынями, и они расценивались как мистерии, и настроение в каждом случае было иное, неповторимое.
В одном из маленьких городов мы присутствовали при такой процессии: из разных храмов города на площадь выносились статуи Христа, Божией Матери, апостола Иоанна Богослова, святой Вероники, причем эти статуи были на самом деле большими подвижными куклами – с движущимися руками, головами – серьезные куклы, иконографические, не карикатурные.
Все стекались на главную площадь, которая была полна народа, горожане были одеты как римские воины, центурионы, кто-то на лошадях даже, и они выстроились в такую линейку, как некая Виа Долороза, улица, по которой идет Христос.
Народа было очень много, все стояли близко друг к другу, где-то вдалеке показалась процессия, в которой прихожане, одетые в специальные костюмы, балахоны с капюшонами (несколько похожими на то, что носил ку-клукс-клан) с прорезями для глаз, но не надетыми на головы. Они держали статую Христа, несущего Крест.
Потом появилась другая процессия, которая шла навстречу, у них была статуя Иоанна Богослова, эта статуя «доходит» до определенного места, Иоанн Богослов «видит» Христа, несущего Крест, разворачивается и убегает. Они (участники процессии) бегом унеслись с этой улицы.
Потом навстречу Христу из боковой улицы вышла еще одна процессия, которая несла статую святой Вероники. Святая Вероника «подошла» ко Христу, наклонилась и отерла лик Спасителя, а потом развернула плат с изображением Нерукотворного Образа ко всем присутствующим, и все громко захлопали.
Появилась еще одна процессия, когда Божья Матерь, Иоанн Богослов быстро-быстро подходили ко Христу, и Божья Матерь обняла своего Сына…
Это всё было очень трогательно, без всякой тени усмешки, серьезно, под аккомпанемент духовых оркестров, которые играли трагическую музыку, подобно операм Верди, такой трагизм итальянский. Очень торжественные, красивые мелодии.
Потом эта процессия ушла к храму на площади, нам сказали: теперь вечером приходите, будет продолжение процессии, собственно, самого Распятия, но, мол, самая интересная процессия будет в другом городе. У них есть такое состязание: в каждом городе своя процессия, со своими особенностями, немножко похоже на соревнования футбольных команд.
Мы пошли в другой город на ночную процессию, которая шла где-то часов пять, с перерывами, отдыхом. Там была процессия с чудотворным крестом, который хранился в соборе города, древний крест, который сначала воздвигали торжественно с молитвой. К этому кресту были привязаны около двухсот разных полотенец, их держали наиболее почетные жители этого города. Эти полотенца хранятся веками, передаваясь из поколения в поколение.
Процессия с этим крестом шла через все улицы города тоже под аккомпанемент оркестра, причем не профессионалы играли, а жители города – дети восьмилетние с кларнетами, трубами, барабанами, старики с тромбонами – очень торжественно.
Потом из другого собора, который посвящен Божией Матери, вынесли статую скорбящей Богородицы, ее несли женщины, причем я на глаз оценил платформу, на которой стояла статуя, почитаемая как чудотворная в этом городе, – я думаю, она весила несколько сотен килограммов, должно быть, а несли ее восемь женщин обычного телосложения. Молодые люди несли не плащаницу, а изображение Христа во гробе.
По трем разным улицам шли три разных хода, которые сверху вниз – городок был на горе – сходились к центральной площади. Всё это сопровождалось оркестром. Нельзя сказать, что люди молитвенно замирали все 4 часа, нет, они шли, может, между собой разговаривали, когда-то останавливались, читали молитвы, и продолжали свое шествие.
Я это наблюдал, и не видел каких-то особых экстатических вещей: разрывания одежд, посыпания головы пеплом, но то, что это было действительно сопереживание, своеобразное, в той культуре, которая нам незнакома, это было очевидно и очень трогательно.
– Насколько я знаю, у католиков такое чувственное сопереживание страданиям Христа очень распространено, крестный ход в Великую Пятницу они посвящают именно этому – прочувствовать страдания Христа. У нас, в православной традиции, акцент больше на события Страстной седмицы: что происходит с людьми вокруг Креста.
– Я не могу сказать, что наше богослужение не подвигает нас к этому со-чувствованию, прочувствованию всего этого. Некоторые молитвословия произносятся от первого лица, например, после выноса Плащаницы служится малое повечерие, на котором совершается Плач Пресвятой Богородицы. Этот канон поется от первого лица, священник читает его от лица Божией Матери, а значит, и все слушающие включаются в эту молитву, в состояние переживаний Божией Матери, стоящей у Креста.
– Но обычно в проповедях в эти дни не делается акцент на то, что мы должны прочувствовать, осознать, понять, что чувствовал Христос – как бывает у католиков, – когда Его бичевали…
– Я не знаю, какие проповеди произносятся у католиков, возможно, в какие-то периоды исторические это и могло быть. То, что мы наблюдаем у римо-католических подвижников стигматы, которые возникали у них как раны, аналогичные ранам Спасителя, это результат именно вот такого чувственного переживания.
Есть двухтомник трудов митрополита Антония Сурожского, где он описывает это как психосоматическое явление глубочайшего внутреннего переживания, когда человек медитирует перед Распятием Спасителя. Но мне кажется, что это вещи сугубо личностные, которые нельзя на других переносить.
Мы знаем, что есть, например, на Филиппинах такие крестные ходы, где люди сами себя ко кресту пригвождают и занимаются самобичеванием, но в религиозной практике бывает много всяческих искажений. Мы знаем, что и святитель Димитрий Ростовский тоже молился перед Крестом, распластываясь по католической практике на земле в виде креста – это монашеская католическая практика.
Такого буквального, чувственного переживания Страстной недели в православии, конечно же, нет. И к такому чувственному переживанию Церковь никого не призывает, потому что невозможно человеку войти в это, будет только некая имитация, но не сопереживать этому во время Страстной недели мы не можем. Потому что всё богослужение касается всего человека: его ума, сердца, чувств, души, духа, – мы телесно переживаем.
Многие прихожане стоят на службах Страстной недели – Страстных Евангелий, выноса Плащаницы, – и плачут, искренне, глубоко плачут в этот момент. Стоят на коленях и плачут, потому что это не театральная постановка, а реальное соприсутствие Господню Кресту, а раз мы реально соприсутствуем, то и реально сопереживаем, только мы не делаем это искусственно, не доводим себя до экзальтированных состояний.
Когда звучат эти тексты евангельские, когда поются песнопения чудесные, когда священник совершает каждение, поклоны, когда все объяты единым духом этого богослужения, когда всё так пронзительно – народ не может удержаться от переживаний. Как на Пасху нельзя удержаться от радости, так и тут нельзя удержаться от переживаний.
– Вы говорите: нельзя удержаться от переживаний. Но бывают состояния, когда человек находится в духовном кризисе, в духовной пустыне, когда слова уже много раз слышаны, он много лет ходит, наизусть это знает, знает, что положено посетить эти службы, отстоять, а сердце уже ничего не трогает. Человек должен пытаться вызвать в себе какие-то чувства, того же сопереживания?..
– Нет, он не должен в себе ничего вызывать. Если человек ощущает какую-то мертвенность, если понимает, что что-то с ним происходит, то он должен понять причины этого омертвления. Он должен понять, что раз к таким событиям он остался бесчувственным, то за этим стоит что-то важное, серьезное, что отдалило его от Христа, от Церкви, от смысла его веры.
Ведь тот же пост не состоит в том, чтобы вычитать, выстоять, есть – не есть, а в том, чтобы приблизиться к Богу, ожить для Бога, поэтому богослужение оживляет человека, а если мы всё делаем ради того, чтобы вычитать да выстоять, то, конечно, мы давно уже мертвы. Если нас не трогает Слово Божье, Дух Святой нас не касается, то это тяжело, это смерть почти.
– А как священник переживает Страсти Христовы?..
– Мы все люди, неважно: священники ли, миряне, женщины или мужчины, рабы или свободны. Люди переживают каждый по-своему, нет разницы: священник или не священник.
– Прихожанин может встать в храме и углубиться в молитву, а священник постоянно занят процессом: взять служебник, переоблачиться, определенные действия, чин – это не отвлекает?
– Эти действия – они ведь осмысленны, даже когда переоблачаюсь, каждое действие – оно символично, наполнено содержанием, смыслом, силой определенной – когда, например, я совершаю каждение, или когда для выноса Плащаницы облачаюсь еще и в подризник, как на служение Литургии. Каждое действие – глубоко, поэтому оно, наоборот, – сосредоточивает, дисциплинирует, выстраивает внутренний мир. Не может это мешать – помогает.
– А как найти баланс между молитвенным сопереживанием и нашими традициями, которые каждая православная женщина пытается соблюсти: и куличи, и пасхи, и яички, и уборка…
– У нас есть много традиций, которые надо бы куда-то задвинуть, забыть. Во времена Пушкина существовала традиция, которую Александр Сергеевич описал в своем знаменитом стихотворении: выстраивать у Плащаницы караулы с солдатами. Он с ужасом говорит, что вот лежит Христос, а рядом с ним стоят солдаты с начищенными ружьями…
Когда великое свершалось торжество,
И в муках на Кресте кончалось Божество,
Тогда по сторонам животворяща древа
Мария-грешница и Пресвятая Дева,
Стояли две жены,
В неизмеримую печаль погружены.
Но у подножия теперь Креста Честнаго,
Как будто у крыльца правителя градскаго,
Мы зрим – поставлено на место жен святых
В ружье и кивере два грозных часовых.
– В современном нашем обществе это уже легко представить вновь…
– Да, вот такая традиция существовала – слава Богу, что она ушла. Христу не нужна охрана из государственных чиновников, государственной силы и власти, где отношения Церкви и государства вышли в дичайшую, карикатурную связь, когда солдаты императорской гвардии стоят и охраняют гроб, как будто они могут добавить торжественности этому. Не дай Бог, если появится вновь такая традиция – всё может быть в наше время.
Есть прекрасная традиция вот этих домашних, уютных застолий на Пасху, они неотделимы от нашей истории, они хороши. Но они не могут стать главным, а в какой-то момент они стали главным. В какой-то момент они заставили всех людей работать на пасхальный стол: печь куличи с утра до вечера, раскрашивать яйца, думать, на каком твороге делать пасху – и Страстная неделя идет только в этом.
Хорошо бы найти место главному. Конечно, хорош тот, кто как Марфа, но лучше тот, кто как Мария. Без Марфы тоже, наверно, не будет праздника, она доставит радость всем, украсит наш пасхальный стол вот этими удивительными запахами куличей и пасхи, всего этого великолепия. Но если человеку надо выбрать между куличами и службой, то пусть он выберет службу, а кулич купит в магазине, пусть он будет не такой вкусный, но неважно. По крайней мере, сердце человека будет заполнено главным. У кого-то сердце тянет печь кулич, а у кого-то – стоять 12 Евангелий со свечкой.
– Когда мы стоим на службах в Великий Четверг и Великую Пятницу, разве нам не мешает погрузиться в переживания о страданиях Христовых знание о скором Его Воскресении?
– Не знаю… Может быть, кто-нибудь уже всё знает, а я ничего не знаю. Наверно, не я один, наверно, у всех примерно так… Когда мы погружаемся в службы Страстной недели, мы оказываемся, несмотря на пространство и время, – в том самом Гефсиманском саду, на тех улицах Иерусалима. Не зримо, конечно, но внутренне, духовно мы соприкасаемся с этой личной историей, становимся ее участниками, поэтому в этот момент мы – здесь.
Мы не можем перебегать в будущее, хотя и Христос Своим ученикам заранее говорит о Своем воскресении. Иаков и Иоанн – они же знают, что Христос воскреснет, – пропускают мимо ушей всю эту историю с распятием, говорят: хотим сесть у Тебя по правую и по левую сторону в славе Твоей, – о славе-то уже знают.
Но когда наступает Страстная неделя, только Страстная неделя оказывается главной – и с ужасом, и со страхом, и с предательством. Потому что христианин не может не ощущать себя в этот момент одним из тех, кто окружает Христа. Петром, например, который уходит, заплакав горько. Тут главное, что человек находится рядом с Богом, он находится в этот момент со Христом здесь, и идет туда, потом, уже с женами-мироносицами встречать Воскресшего.
– Но мы же знаем в Пятницу, что пройдет Суббота, и мы будем Его встречать Воскресшего…
– Нет, тут вопрос знания не стоит. Мы много чего знаем. Мы стоим у распятия Христа и знаем, что нам идти завтра на работу. Мы же живем не тем, что знаем, что завтра будет Пасха. И на Пасху будет богослужение. Мы живем, и если мы живем – то живем каждый день – сегодня. Я же живу не завтра и не послезавтра. И Пасха для меня не какое-то событие календаря – это моя жизнь. И поэтому, когда я в четверг живу – я живу именно в четверг, а потом буду жить в воскресенье. Пока я не живу в воскресенье – Пасхи и нет.
– Вспоминаю «Пасху в Дахау 1945 года»: люди, только что бывшие на грани жизни и смерти, только что освобожденные, захотели отпраздновать Пасху –там 18 священников служили литургию. Или 31 марта мы вспоминали мать Марию (Скобцову), отобранную в смертники в католическую Страстную Пятницу и погибшую в Великую Субботу, – такие люди могли по-настоящему переживать Страстные дни. А способен ли человек сердцем и умом осознать Страстную седмицу, будучи относительно здоровым, может, даже счастливым, благополучным?