|
Главная » Свобода послушания
Жизнь духовная складывается через жертву. И никак иначе она складываться не может, потому что, когда Христос приходит исполнить всякую правду, Он приносит Себя в жертву. И исполнение правды, – это всегда некое подражание жертве Христовой. Когда мы причащаемся святых Христовых Таин, в молитве Евхаристического канона мы слышим такие слова: «Приимите, ядите, Сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов… Пийте от нея вси, Сия есть Кровь Моя Нового Завета, яже яже за вы и за многи изливаемая во оставление грехов». Тело, оно – ломимое… Кровь – изливаемая… это же Крест, ничто другое. Чаша, которую нам выносит священник, – осуществленное распятие Христово. Распятый Христос Своим изломанным Телом и Своей излиянной Кровью приходит к нам, и мы не просто причащаемся неких энергий, желая, чтобы все существо наше преисполнилось счастьем и радостью, чтобы мы полны были физических сил и здоровья… Нет, мы ко Христу приходим, к Его распятию. Надо очень хорошо понимать, что Крест – он тяжел, что жизнь наша, которую мы отдаем в руки Божии, может очень сильно поменяться совершенно не в том направлении, в котором нам бы хотелось. И только если мы так приходим к Богу со свободным желанием Ему себя отдать, тогда всё слава Богу, тогда благодать, которую нам подает Господь, нас с Ним соединяет и исправляет. Соединиться с Богом можно только полностью принося самого как жертву в Его руки. Другое дело, что мы не в состоянии так отдать себя Богу, поскольку все в нас искажено и рвется в обратном направлении. Но Господь все-таки принимает и саму нашу решимость. Воля Божия и правда Божия – это, в общем, одно и то же. Человек, который хочет жить по воле Божией, постоянно прислушивается к правде Божией. Мы хорошо знаем по слову Писания, что отец лжи – сатана. И если мы по своей воле приражаемся к неправде, то тем самым становимся исполнителями не Божественной воли и Божественной правды, а воли сатанинской, как ни страшно это звучит. Жить по воле Божией – это значит жить в свободе Божией. Это очень нелегко. Нелегко пожертвовать своей свободой, искаженной, помраченной, своевольной, но иначе, как через эту жертву, свободе не научишься.
Еще один евангельский отрывок рассказывает о том, как Господь исцелил слепого от рождения. Исцелил таким удивительным образом: Он помазал ему глаза брением и послал умыться в купальне Силоам. Это был не просто больной, а человек, рожденный с отсутствием органа зрения вообще, не имеющий никакого основания надеяться на исцеление, привыкший к своему состоянию и абсолютно закосневший в нем. И вот мы видим, как слепец, который всю жизнь сидел на месте и просил милостыню, совершенно не задумываясь, по слову Господню идет туда, куда его посылает Некто, о Котором он только что-то слышал, только знал, что Его зовут Иисус. Слепец должен был бы испугаться, подумать: «Ну, куда я пойду, как я найду эту купель, если я не знаю ничего, кроме места, на котором сижу?» А он встал и пошел. Над ним, наверное, все смеялись, потому что лицо его было измазано глиной, он шел и спотыкался, шел и падал, шел долго-долго, пока не дошел до того места, которое ему указал Господь. Человек, который настолько доверил свою жизнь Спасителю, дошел до купели, умылся и прозрел. Что же с ним произошло дальше? Во-первых, ему никто не верил. Потом фарисеи и книжники всячески пытались заставить его отречься от Христа, доказать, что происшедшее с ним духовное исцеление – случайность, совпадение, что не может Человек, которого обвиняют в нарушении закона Божиего, совершить чудо. Но прозревший не поддался на искушение принять исцеление как нечто само собой разумеющееся, как нечто случайное, и его изгнали после этого. И когда Христос нашел его и спросил, хочет ли он верить в Сына Божьего, он сказал, что хочет, и поклонился Ему, признав в своем Спасителе истинного Сына Божьего. Вот такая история про слепорожденного, которая говорит нам о том, что вера наша – это не вера в людей, это не вера фарисеев, это не вера книжников, которые, как им кажется, все о Боге знают. «Мы Моисеевы ученики, – говорит фарисеи исцеленному от слепоты, – Мы знаем, кто пророк, а кто не пророк, кто праведник, а кто грешник, кого слушать, а кого не слушать». Многое слышали, многое прочли, всё знают, но не сумели сделать главного – решиться доверить свою жизнь Богу. Наша вера должна быть подобна вере этого слепорожденного. Да, человек еще слеп, он многого в своей жизни не знает, он не может постичь Бога, потому что Бог Сам в Себе непостижим. Его невозможно познать через книги. Его невозможно познать через законы. Его невозможно познать через какое-то внешнее знание. Это всегда слепота и гордыня духовная, когда кто-то думает, что он что-то знает о Боге. Доподлинно знает Бога лишь тот, кто может без всякого сомнения, без всякого колебания вручить Ему свою жизнь. «Господи, я не знаю, куда идти, не вижу дороги, не представляю своего жизненного пути», – подобно слепорожденному говорит человек, когда пытается доверить свою жизнь Богу. Только по-настоящему ощутив себя духовным слепцом можно вручить себя в руки Божии. И такому человеку, конечно, нужен зрячий поводырь, которому он вручает себя с величайшим доверием, ведь слепой не знает, по какой дороге его поведут, он ее не видит. Он может только надеяться, что зрячий выведет его на правильный путь, не заблудится по дороге. И мы, когда хотим доверить себя Богу, подобны слепцам, которые без поводыря не могут найти верного пути, чтобы выйти из мрака заблуждений собственной жизни. Только так можно идти. Но путь этот очень не прост. Душу человека всегда одолевают сомнения: «А вдруг меня не туда заведут? А вдруг меня обманут? Вдруг мой поводырь бросит меня на пол-пути и я совсем заблужусь? Не лучше ли сидеть на месте и просить милостыню? Так проще, может быть, надежнее». Но нет. Евангельский слепорожденный показывает нам единственно возможный духовный путь, который может приблизить нас к Богу. Конечно, так верить, как верят слепые своим поводырям, мы не можем. Так верить, как верит евангельский слепорожденный, мы боимся. Нам кажется, что мы и сами что-то можем нащупать, и сами что-то можем увидеть. Мы сами пытаемся проложить себе духовные маршруты, и они всегда заканчиваются тупиком. Как не хватает нам веры слепого человека, который может до конца вручить себя в руки Божии. И не сомневаться. И не колебаться. И не поддаваться на искушения, на провокации этого мира, который пытается нас убедить, что мы способны идти сами, что удивительные события и духовные перерождения, которые с нами происходят, это просто совпадения. «Ты поблагодари, и иди своей дорогой», – говорят слепцу книжники и фарисеи. Но прозревший их не слушает. И тогда Христос встречает его и дает ему высшее знание о Себе: «Это Я, Сын Божий». И тот Ему поклонился. И нам стоит задать себе вопрос: «А мы слепые или зрячие? По-настоящему ли мы живем с Богом? Идем ли мы туда, куда Господь нас посылает? Умеем ли мы свидетельствовать о свете, который Господь нам даровал? Готовы ли, подобно слепорожденному, поклоняться Богу духом и истиной?»
Каждый раз молитвенно говоря: « Да будет воля Твоя», – мы просим исполнения воли Божией, но хотим ли мы этого по-настоящему? Воля Божия есть крест. Просим, но готовы ли мы трудиться, чтобы начать ее видеть? Воля Божия есть тайна. Как же ее найти – волю Божию? Поиски воли Божией не являются какими-то загадочными плутаниями человека среди мистических знаков, которые Господь посылает, а мы должны каким-то образом разгадывать. Такое представление сродни античной мифологии, как гадать о воле Божией по полету птиц или на картах. Если у Бога, действительно, есть воля о каждом из нас, то Он старается, чтобы человек ее понял, почувствовал, воля Божия раскрывается перед нами через нашу совесть, через обстоятельства жизни, через исполнение заповедей, иногда в каких-то особенных случаях через особенных людей – духовно опытных старцев. Не надо думать, что волю Божию можно лишь у старца узнать. Каждый человек способен и должен жить по воле Божией. Просто для этого нужно иметь внутреннее смирение, искренне к этому стремиться и все время просить о вразумлении. И будьте уверены, – Господь вас обязательно к Своей воле приведет. На этом пути неизбежны ошибки и падения, но если человек хочет жить по воле Божией, то он обязательно будет так жить. А если не хочет, то к какому бы старцу он ни поехал, обязательно будет искать своей воли, чтобы было приятно и удобно, и если старец скажет то, что я хочу услышать, это хороший старец, а если нет, то надо поехать к другому, пока не найдется такой, какого мне хочется. И тогда моя воля будет как бы скреплена печатью – все правильно, – и можно жить абсолютно безответственно. Познавать волю Божию – это значит внимательно вслушиваться в Бога, прислушиваться к своей совести. Воля Божия таинственна, но не секретна, она все время является перед нами, и только наши собственныя глухота и слепота приводят к тому, что мы ей противимся. Можно ли излечить глухоту духовную? Можно. Так иногда о ребенке, у которого нет музыкального слуха, говорят: «Ему медведь на ухо наступил». Но родители прикладывают усилия, вынуждают его заниматься сольфеджио, и музыкальный слух развивается. Так же развивается и духовный слух. Происходит это через послушание. В духовной жизни невероятно важно умение слышать, вслушиваться, быть послушным. Христос был послушлив даже до смерти (Фил.2,8). Не зря говорится, что послушание выше поста и молитвы. Оно приобретает кардинальное значение, если мы просим у Бога: «Да будет воля Твоя…». В этот момент мы становимся в положение готовности к послушанию в принципе, готовности жить прислушиваясь к совету, к обличению, к голосу своей совести. А без этого воля Божия не дается. О послушании часто бытуют неверные и совершенно нелепые представления. Послушание – это свобода или рабство? Люди, которые хотят, чтобы их слушали, конечно, ответят – свобода, а для многих это совершенно не очевидно. Послушание – это когда я обязан выполнить чье-то поручение. Послушание – это когда мне говорят что-то сделать, а я не хочу. Это хорошо или плохо? Это, наверное, хорошо, но для меня это плохо. Когда человек не хочет жить по послушанию, он все время что-то придумывает, лишь бы исполнить свою волю. Желание поступать по своей воле лишает человека этой важной добродетели, – способности предать свою глухоту и слепоту в руки Божии. А Бог гордым противится, никогда гордый волю Божию не услышит, никогда волю Божию не исполнит. Он будет слышать только самого себя. А послушание – это когда человек слышит Слово Божее . Послушание может восприниматься как ограничение свободы, как деспотизм старшего по отношению к младшему, сильного по отношению к слабому или начальника к подчиненному. Но на самом деле, когда человек принимает послушание, он развивает свой духовный слух, пытается услышать Самого Бога – через слова простого человека услышать Бога, обращенного к нему. Послушание воспитывается в течение всей жизни: сначала через послушание родителям, потому что они в Боге ведут ребенка ко спасению; наставникам; духовному отцу. Протестанты укоряют нас в том, что мы называем священников отцами. И действительно, Господь сказал, чтобы мы никого не называли ни отцами, ни учителями, ни наставниками, а только Самого Бога, а мы называем. Но на самом деле, в каждом, кто ведет нас к Богу, отражается Отечество Небесное, поэтому мы называем священника отцом. Земное отечество, и учительство, и наставничество, если не отражено в отечестве небесном, лишено силы и благодати. Отцовство принадлежит только Богу и подается, как величайший дар: родители только тогда настоящие родители, когда они ведут своих детей к Богу, учитель только тогда настоящий учитель, когда учит правде Божией, духовный отец только тогда отец, когда приводит людей не к себе, а ко Христу. Правители, которые не пекутся отечески о своем народе, – это либо тираны и мучители, либо это воры, совершенно отрекшиеся от своего народа. Но в русском народе царя называли отцом. В нашем отечестве остался удивительный пример такого царя – царя-мученика. Если земной отец не связан с Отцом небесным, у него нет возможности раскрытия полноты любви, его отечество ущербно и, в большей степени биологично, инстинктивно. Господь говорит: и враги человеку домашние его, – потому что плотская любовь пытается удержать человека для себя. Кажется, что Бог отнимает сына у матери, когда, например, он идет в монастырь в стремлении посвятить себя Господу до конца. Но когда отцовство связано с небесным отцовством, оно приражается вечности и безграничности, и становится таким же жертвенным и безграничным, покрывает собой и грехи своих детей и идет на подвиг ради их спасения. Отец земной тогда по-настоящему отец, когда он свое чадо для Христа воспитал, Ему сына вручил. Христос становится нашим Отцом, когда мы входим в Церковь, в нашу новую, духовную семью, где наши земные связи не порываются, а преображаются. И тогда мы получаем воспитание от Бога через Его любовь: раньше нас мама питала, а теперь Христос вос-питывает, питает, но не молоком, а Своим Телом и Своей Кровью. Мы получаем в школе образование, но Христос тоже дает нам образование. Это самое высшее образование, когда человек раскрывается, как образ Божий. Часто мы называем образование – просвещением. Но разве Христос не просвещает нас светом Своей истины? Когда Его отеческая любовь нас собой наполняет, преображаются все остальные проявления любви, которые не должны уводить от Бога, не должны быть препятствием ко Христу. Если человек ведет ко спасению, так или иначе возвещает правду Божию, может быть не до конца, не во всем, но тем не менее ведет человека ко Христу, тогда это наполнение небесным отцовством делает его отцом. Если духовник не ведет человека к Богу, то он неизбежно занимает место Бога, вот результат, которым оборачивается ложная религиозная жизнь сект. Существует это и в православии к величайшему сожалению. Но если священник так умеет руководить своими духовными чадами, чтобы не заслонять собой Христа, то он, прежде всего, сам научается слышать голос Божий и приучает к этому своих духовных чад. Отцовство духовное тоже становится безграничным, сердце священника оказывается способным вместить в себя и горе, и заботу, и несчастье, и болезни, и воздыхания всех людей, которые к нему приходят. И когда человек готов на послушание, когда он внимательно прислушивается к тому, что говорит ему духовник, то тогда духовный слух его развивается настолько, что он начинает быть способным слышать волю Божию, и исполнять ее, и радоваться ей. Там где есть послушание, там есть начатки смирения. Там, где есть начатки смирения, там Господь открывает Себя. Тема духовничества настолько сложна, что вряд ли удастся раскрыть здесь ее во всей полноте. Более того, то, что я сейчас буду говорить, может быть вполне субъективным, и не найти какого-то подтверждения во мнениях других священников. Тем не менее, о духовном руководстве имеет смысл говорить: что такое духовничество, что такое отношение духовного отца и духовного чада, на чем оно зиждется и как появляется.
Церковь постоянно развивается, и естественно, что после гонений, после разрушения института приходской жизни, монастырей и духовничества, как такового, должны появляться какие-то новые формы духовной жизни. Я очень рад, что в русской Церкви сохранилась традиция, заложенная последними старцами времен гонений, такими как отец Алексий Мечев, и другими мирскими священниками, которые восприняли традицию оптинских старцев и исповедывали в храмах, применяя именно опыт старчества. Это позволяет современному священству совмещать в себе исповедь и духовное руководство в миру, чего не было раньше никогда. Сегодняшнее состояние духовного руководства не предполагает отношений, которые складывались в прежние времена между священником и его приходом. Вот представьте себе городской приход, который здесь был сто лет назад. К нему были приписаны определенные дома, стоящие поблизости. Жившие в них люди должны были ходить именно в этот храм и считались его прихожанами по территориальному признаку. Такая практика исторически и духовно апробирована. Служащий в приходе священник был их духовником, отвечал на просьбы своих прихожан и их нужды, ходил по домам, служил молебны, отпевал усопших, крестил детей, венчал браки, принимал исповеди. Он, конечно, знал жизнь своих прихожан, потому что все они жили в одной районе. Между ними складывались очень простые, естественные, доверительные отношения. Большего от священника не требовались. Дар священства предполагает священническое служение, достаточное для спасения души, и никакими особенными харизматическими дарами он не должен был обладать, никаким старцем мог и не быть. Старчество могло являться только результатом его особенного личного духовного подвига. Всякое духовное руководство сопрягалось с жизнью монастырской, а среди простых мирских священников духовных отцов не было за редким исключением. Во времена гонений мирские священники стали брать на себя функцию духовного руководства, что никогда не было свойственно приходскому священнику. Одним из первых был Валентин Амфитеатров, затем отец Иоанн Кронштадтский, Алексей Мечев, и так была заложена традиция. Старчество же, как особое служение в Церкви, было характерно исключительно для монастырей. Но оно было совсем не тем, что мы сейчас этим словом называем. Старчеством назывался особый харизматический подвиг служения в монастыре. Священник не сам именовал себя старцем. Не народ выбирал, кого называть старцем, а кого не называть. Старца для монастыря избирала братия. Старец мог воспитать старца и оставить после себя своего приемника. Скажем, все оптинские старцы, которых мы знаем, почитаем и любим, были избранными старцами монастыря. Подвиг старчества был связан, конечно, с практикой исихазма, особенной молитвы, уединения, углубленного христианского подвига. Старец был открыт не только для монастырской братии, которую он исповедовал и вел ко спасению, чью духовную жизнь он брал на себя в качестве настоящего послушания и исповедования помыслов. Но старец, как преподобный Серафим, мог еще вразумлять и приходящих к нему людей, быть утешителем народа, печальником, брать на себя человеческие немощи и болезни, отмаливать людей, потому что обладал особыми духовными дарами. Священник был на своем месте, старец – на своем месте, каждый делал свое дело. Вот поменялась жизнь в нашей Церкви. Современные православные приходы и отношения, которые складываются в общинах с настоятелем или духовником, тоже разные. Но то, что делает сейчас священник, как духовный руководитель, намного шире, чем круг его обычных священнических обязанностей. Старчество, как таковое, исчезло, возможно, безвозвратно, потому что нет монастырской жизни в прежнем ее понимании, и нет ничего того, из чего оно могло бы рождаться, но востребованность старчества осталась. Умонастроения многих людей таковы, что постоянно любого более или менее длиннобородого седого монаха в монастыре принято считать старцем. Чем он экстраординарнее, чем что-то более суровое пророчествует, тем выше его авторитет, – раз старец сказал, все замрите. Ни священноначалие, ни святые отцы, ни догматика церковная никакого значения для многих людей не имеют, если “старец сказал”. Как, скажем, в истории с ИНН, или другими нелепостями, которые подписывали именами некоторых старцев. Человеку можно объяснять, что у нас есть церковные соборы, есть мнение богословских комиссий, учение Церкви, – ничто не вразумляет, потому что старец сказал иначе. А почему этот человек старец, откуда он взялся, кто его старцем избирал, почему он имеет такую власть, неизвестно. Но магическое слово «старец» для людей, вошедших сейчас в Церковь, является огромным авторитетом. Но почему мнение отдельного человека, какой бы он ни был духовный и благочестивый, вдруг перечеркивает вообще все, что есть в Церкви, вносит смуту в Церковную жизнь? Архимандрита Кирилла (Павлова) спрашивали: «А есть сейчас в монастыре старцы?» «Старичков, – говорит, – много, стареньких много, а старцев не знаю». Это вопрос очень важен для осмысления. Что такое старчество? Это особый благодатный дар, и не у каждого он есть.
Сейчас священнику, независимо от того, насколько он одарен духовно и от тогго, ведет ли подвижническую жизнь, можно сказать, навязана роль старца. Хочет он или не хочет, но становясь духовником, или начиная исповедовать, или собирая вокруг себя духовных чад, священник выступает как бы в этой роли. И к нему складывается такое отношение, при котором от него ждут того, на что он, может быть, не вполне способен. Но люди приходят к священнику и требуют у него большего, чем он может дать, потому что больше попросить этого негде. Приходы сейчас сформированы не по территориальному принципу, каждому человеку предоставлена возможность выбрать себе священника для исповеди, особенно в Москве, как в мегаполисе. То, что священник избираем, само по себе предъявляет к нему иные требования, ставит его в другое положение по отношению к своим прихожанам. Он как бы становится обязан всеми прихожанами духовно руководить, формировать из людей, пришедших из разных мест, приход. Каким образом можно сформировать приход? Только одним, – через какое-то духовное руководство. Иначе непонятно, зачем люди будут ездить в храм, тратя только на дорогу час-два времени. Ведь есть храмы рядом с домом, но приходы в них формируются иначе. И вот священнику приходится брать на себя роль духовного руководителя. Это очень сложно, и не каждому это по силам, по возрасту, по духовному опыту. Когда меня назначили в мой первый приход настоятелем, мой духовный отец очень строго сказал мне, что в течение первых трех лет никаких духовных чад у меня быть не должно. Действительно, как можно принять кого-то в чада, если сам не знаешь ничего о духовной жизни: как это бывает, какая мера ответственности у священника за то, что он кем-то духовно руководит, какая мера ответственности у человека, который приходит к священнику, чтобы просить у него духовного руководства. Это же очень серьезно. В русской Церкви каждый рукоположенный священник одновременно и духовник, такая ситуация сложилась из-за огромных пространств России и небольшого количества храмов. А в Греции, и не только там, молодые священники не исповедуют, а только – опытные, получившие на это особое благословение епархиального архиерея. Такая традиция Церкви сложилась издавна: в требниках написано, что исповедовать может только тот, кто имеет на исповедь архиерейскую грамоту. В древней Церкви священство было сословным, передавалось от отца к детям, и они воспринимали его, как всякий в своем сословии воспринимает ремесло. Когда к священническому служению готовились с детства, тогда и духовничество воспринималось как воспитательная задача отца по отношению к ребенку. А в современной Церкви мы – разночинцы в священнической среде. Сословия разрушены, и поэтому каждый из нас, приходя к аналою и становясь духовником, не застрахован от духовных ошибок, отражающихся на судьбах людей. Милость Божия и неоскудевающая благодать, которая все врачует и восполняет, все-таки преобладает, потому что священник не от себя прощает и разрешает, это Таинство. Но все-таки как человек, священник может иногда навредить в результате молодости, неопытности, личной гордыни или самомнения. В последнее время это бывает, к сожалению, часто. По милости Божией это преодолевается потом, но рана в душе остается. Человек может надолго отойти от Церкви после встречи с неопытным или не совсем духовно здоровым священником. Бывают священники, вышедшие из среды совершенно нецерковной, безбожной, из противоположной культуры. И вопрос в том, насколько такой человек способен переродиться, чтобы не нести в себе остатки прежней жизни. Появилось в духовной жизни и такое явление, как младостарчество, когда священник, не имеющий своего личного духовного опыта ни молитвы, ни аскезы, начинает выполнять какие-то старческие функции, то есть духовно руководить людьми, абсолютно во всем направляя их жизнь, требуя от чада стопроцентного послушания, какой-то особенной исповеди. Но в ответ на свои требования послушания, или покаяния, или какого-то духовного отклика, сам от себя дать чаще всего ничего не может. Он начинает властвовать над приходом, над душами людей, что является страшным искажением духовной жизни. Нельзя сказать, что это отдельные редкие явления. Некоторая духовная неопытность свойственна всем живущим в миру священникам, которые сейчас становятся на служение и принимают исповедь. Хочешь - не хочешь, но тебя спрашивают о чем-то, спрашивают благословения, духовного совета. Священнику, действительно, в каком-то смысле навязывают несвойственную ему функцию глубокого духовного руководства теми людьми, которых он чаще всего не знает, которых он себе в духовные чада не выбирал, и которые к нему пришли совершенно случайным образом.
Есть три вещи, которые формируются от неправильного отношения к духовной жизни и к исповеди: это состояние безответственности, и когда человек вместо покаяния приносит жалобы, а вместо смирения – смиреннословие. Именно безответственность, желание совершенно никаким образом не отвечать за свою жизнь часто приводит к поиску старчества. Многие люди в поиске сверхъестественного, ждут, чтобы старец что-то говорил, открывал, прозревал и показывал человеку волю Божию. А за неимением старца прихожане из многих священников насильно пытаются сделать некое уродливое подобие якобы старчества, духовнических якобы отношений старца и духовного чада. Вместо того чтобы жить духовной жизнью, человек приходит к священнику с тем, чтобы полностью взвалить на него всю ответственность за свою духовную жизнь. И поэтому эти бесконечные: «Батюшка, благословите на то, на се, на пятое-десятое», – являются не желанием жить по воле Божией, а желанием вообще никогда ни за что не отвечать. Отец Глеб Каледа жаловался, что сейчас так много потребности в христианском служении, а вот православных христиан брать на служение не хочется. В больницу ухаживать за больными лучше взять неверующего человека, невоцерковленного, потому что от верующего часто невозможно ничего добиться. Надо, например, чтобы православная прихожанка пришла сидеть с больным, не приходит: Мой батюшка сегодня служил, я не могла не пойти». И это во многом определяется тем, к кому приходит человек, – к Богу или к священнику. Отношения между священником и, грубо говоря, чадом, или пасомым, складываются чисто человеческие. Мой батюшка сказал, сегодня служит мой батюшка, я пойду к моему батюшке. Когда священника пытаются использовать для того, чтобы снять с себя ответственность за свою духовную жизнь, исповедь превращается в нытье, в постоянную жалобу на то, как тяжело жить. Вместо покаяния и самоукорения – обвинение других. Человек «исповедовался» таким образом, его выслушали, и ему становится полегче, поувереннее. Никто больше такого слушать не будет, тяжело, а священник как бы обязан – у него благодать, которая обязывает человека нести болезни всех людей. Так оно и есть, но человек начинает использовать это для удовлетворения своего внутреннего эгоизма, подменяя исповедь жалобами. Еще одна болезнь, когда человек ничего не хочет делать духовно, но свою духовную лень оправдывает такими словами – «я недостойный», или «я недостойная». Или – «я немощный», или «я немощная», хотя на самом деле это гордый и совершенно ни в ком не нуждающийся человек. И получается, что тот, которому поручено жить по-христиански, отказывается от своего служения, от всех добрых дел, от несения своего креста. Вместо того, что святые отцы называют смиренномудрием, проявляется смиреннословие. «Простите, благословите. Простите меня, грешную». Чуть что, сразу в ноги – бух, «ах, простите!» Вместо того чтобы что-то делать, менять, одни слова: «мы грешные, мы недостойные», и соответствующая поза, соответствующая интонация, соответствующая форма одежды, все по образцу. Такое же отношение и к духовнику. Всякая исповедь превращается в постоянное желание увильнуть от жизни. Человека почему-то начинает удовлетворять какое-то аморфное безжизненное существование, когда он не решается ни на один поступок, ничего не хочет изменить, боится жить настоящей духовной жизнью. Это очень удобная позиция, когда за все отвечено, и складывается ложное представление о послушании, ложное представление о смирении, ложное представление о покаянии. Таким искаженным пониманием духовной жизни часто определяется и отношение к духовнику, а иногда может сформировать и у самого духовника неправильное отношение ко всему приходу: он начинает пользоваться такого рода людьми. Они оказываются очень хорошо управляемыми, при случае скандал учинят, за своего батюшку горой пойдут и т.д. Они жаждут стать не пасомыми, а управляемым стадом, у которого должен быть не пастух, а погонщик, который будет их прищелкивать кнутом и над ними властвовать. Им достаточно придти к некоему лидеру, которым может быть, например, священник. Но ко Христу им идти не надо.
Другое дело, когда люди ищут настоящей духовной жизни. Конечно, и в этом случае могут возникать такие же проблемы, потому что в какой-то степени каждому человеку свойственно все, о чем я сейчас сказал. Но вместе с тем есть еще представление о том, что существует духовная жизнь, и, слава Богу, есть другой путь. И тогда возникает момент, когда между священником и его пасомым налаживаются духовные отношения, то, что принято сейчас у нас называть духовничеством, когда священник становится духовным отцом, а тот, кто приходит к нему на исповедь, становится духовным чадом. Кто такой духовный отец? Что означает словосочетание – духовное чадо? Как это получается, сказать очень тяжело. Но какие-то вещи можно попробовать описать. Не всякий, кто приходит к священнику даже регулярно, становится его духовным чадом. Не каждому человеку, который исповедуется у священника, тот является духовным отцом. Это же понятно. Для этого должны сложиться какие-то особенные, таинственные отношения. Эти отношения, когда они складываются правильно, действительно дают возможность священнику в каком-то смысле старчествовать, то есть очень точно изрекать волю Божию, всегда точно попадать в изречении и в этой самой мере брать на себя ответственность перед человеком за свои слова. В этот момент духовнику дается нечто большее, чем священнику, который принимает исповедь: он уже не только свидетель покаяния, но ему может быть открыто о человеке что-то особенное. Человек, это величайшая тайна. По учению Церкви он бесконечен и непознаваем. Более того, у Максима Исповедника сказано, что когда человек действительно соединяется с Богом и происходит его обожение, он становится не только бесконечным, но и безначальным. И поэтому что-либо о ком-либо сказать очень тяжело. Направить человека по какому-то определенному пути, дать благословение на какой-то особенный жизненный шаг – очень сложно или почти невозможно. И священник может это сказать от Бога только тогда, когда он и сам по-настоящему в Боге, и когда его отношения с его прихожанином тоже в Боге по настоящему родились. Надо, чтобы произошло чудо такого рождения. Как это происходит, когда это происходит, в какой момент, уловить невозможно. Но есть некоторые условия, которые необходимы для того, чтобы это когда-либо произошло. От священника зависит очень много. Прежде всего, от него требуется равная ко всем любовь, и любовь очень трезвенная. В какой полноте она присутствует, зависит от духовного состояния священника, но он должен быть всегда готов каждого, к нему приходящего, взять полностью и целиком на себя. Кроме этого, очень важно, чтобы духовник обладал даром молитвы, когда он готов так молиться за свою паству, чтобы эта молитва действительно была принятием человека на себя до конца. Пока этого нет, вряд ли возможна серьезная духовная близость. Естественно, что священник ограничен, как человек он не в состоянии всех любить одинаково, или взять на себя очень большое количество людей. Может быть, он может взять только одного или двух, а иногда и двух-то не может понести на себе. Это все очень сложно, и зависит от того, как пастырь духовно растет. Конечно, когда священнику лет двадцать пять, и он только что рукоположен, он не может быть духовным отцом пока еще никому, в принципе не имеет права руководить чьей-то духовной жизнью, брать на себя ответственность за другого человека. Поэтому от священника требуется очень большое смирение и честность, чтобы ответить приходящему на исповедь: «Не знаю, не умею, не могу, не готов». На вопрос: «А как, батюшка, мне быть, что мне делать?» – он совершенно спокойно может развести руками и ответить: «Не знаю». Это право священника – не знать, и требовать от него всепокрывающего благодатного знания воли Божией или самого человека невозможно. И это уже обязанность приходящего – ничего не ждать от священника, как от человека, не предъявлять ему для разрешения те вопросы, которые он обязан решать сам. Священник может и не знать и не должен, может быть, знать, а может и ошибаться. Конечно, советоваться можно, но мы всегда должны понимать, что мы советуемся в большей степени со священником по-человечески. Если Господь неизвестным для нас образом как-то вмешивается в нашу беседу, это Его вмешательство и от священника никак не зависит. Поэтому, когда мы с вами общаемся по поводу житейских дел, поверьте, все это – человеческие советы, и не значат большего, чем совет очень опытного человека в каком-то конкретном деле. И не надо создавать себе по этому поводу иллюзий и придавать этому какое-то особенное духовного значение. Единственно, что когда мы спрашиваем совета с поиском воли Божией, то Господь каким-то образом нас направляет. Но это мы и сами можем сделать, если очень хотим и истинно ищем воли Божией. Следующий очень важный момент: если человек ищет духовного руководства, он должен, прежде всего, жить духовной жизнью. Если он духовной жизнью не живет, то о каком духовном руководстве вообще может идти речь? Если человек не ищет постоянства в духовной жизни, не стремится постоянно ко спасению, никакого руководства он не найдет никогда. Оно дается только тогда, когда человек уже в пути, он уже преодолел серьезное расстояние и обратной дороги не знает. Вот тогда начинается духовное руководство. Человек приходит с настоящей исповедью, и священник понимает, что он пришел к нему не как торговец, не как попрошайка, не как желающий переложить свой крест на пастыря, а как человек, который хочет духовной жизни. И тогда священник может начать с ним некое духовное сораскрытие. Человек начинает доверять священнику свою духовную жизнь, то есть становится с ним очень откровенным. Это не значит, что надо специально исповедывать свои помыслы, это происходит совершенно естественно, просто он открывает священнику всю свою жизнь без утайки в свете покаяния. И с этого момента может начаться такое духовное действие, которое, собственно говоря, и делает человека чадом, а священника отцом, и которое называется послушанием.
Духовная жизнь начинается с послушания. Что такое послушание? Врач вставляет в уши фонендоскоп и слушает своего пациента. Нечто подобное происходит и со священником. Он очень глубоко молитвенно вслушивается, постоянно стремясь узнать человека с помощью Божией, познать человека в Боге. Такое «послушание» происходит со стороны священника. И если он оказывается на это способен, надо чтобы сам человек умел открыться. Когда пациент приходит к врачу, он обнажает свои больные места. И тогда врач его слушает. То же самое в каком-то смысле происходит, когда человек по настоящему приходит за духовным. Он себя как-то умеет открыть, быть очень откровенным и открытым для священника, чтобы тот смог в него очень внимательно глубоко-глубоко вслушаться. А в ответ на это происходит послушание со стороны пасомого. Он внимательно вслушивается во все слова, которые говорит ему священник, с тем, чтобы потом это исполнить. В древности очень важное значение имело понятие «слышания». Ученики шли за философом и слушали, что он говорит. Люди шли в синагогу слушали, как читается Тора и объясняется священный текст. Писания читались только в синагогах, они там хранились, а в домам их не хранили. Представьте, как хорошо могли слышать книжники и фарисеи, которые буквально наизусть знали тексты Священного писания. А потом люди слушали апостолов, которые проповедовали Христа, слушали в храме Евангелие. Евангелие тоже не хранилось в домах, только в редких случаях. Люди внимательно вслушивались в каждое евангельское Слово, и это Слово преображало их жизнь. Сейчас весь человеческий мир переключился на зрелищность и все только через нее воспринимает. А ведь это духовно низкое состояние, когда человек нуждается в зрелищах. Уже в первые века христианства св. Иоанн Златоуст и другие отцы выступают против театров и других зрелищ, называя их языческим порождением. И не только потому, что это языческие или безнравственные представления, но и потому, что это совсем иной способ восприятия мира. Мы привыкли воспринимать любую информацию через зрительные образы, а надо следить, как вы слушаете. Епископ Афанасий Ефтич в своей лекции об исихазме говорит очень важные вещи о слышании: «В Ветхом Завете более важное значение придается чувству слуха. Чувство зрения всегда подчеркивали античные греки: все вокруг прекрасно, везде красота, космос <…> . Вся греческая философия сводится к эстетике…Отец Георгий Флоровский пишет, что это было и в прошлом веке в русской философии, даже у Соловьева. Таков соблазн эстетики, чтобы все вокруг было красиво. Конечно, это не отрицает значения видения в Священном Писании. Но, например, вот я читаю лекцию и смотрю на вас. Кто более внимателен – тот, кто смотрит на меня? Однако можно смотреть и при этом отсутствовать. Но если человек внимает слухом, он отсутствовать не может. Он более сконцентрирован, когда внимает слухом. И вот святитель Василий сказал: «Внимай себе».» Когда человек умеет внимать слухом, это рождает послушание. Человек становится очень внимателен к себе и внимает своему духовнику. Ведь в этот момент послушания и рождаются отношения духовного отца и духовного чада. Внешне послушание воспринимается, как четкое исполнение неких указаний. Но на самом деле смысл послушания гораздо глубже. Внимательное слышание, глубокое проникновение в тебя слова, которое тебя может сделать тебя иным, или может предостеречь тебя от какого-то поступка, или наоборот дать тебе импульс для твоего духовного развития, должно восприниматься со всей сердечной глубиной. Человек себя предоставил, чтобы быть понятым, чтобы быть открытым, чтобы показать, кто он такой, и это дает возможность услышать правдивое слово о себе. Тогда священник говорит уже не просто, как священник, в этот момент появляется элемент старчества, такого старчества, которое было духоносным. Это зависит от вещей неуловимых. Никто не может на старчество претендовать. Никто не может в себе это воспитать. Никто не может о себе это сказать. Это подается Богом именно в такой момент послушания. И вот это рождает дары, которые даются потом священнику в его духовном окормлении, которые делают человека пасомого и человека пасущего такими близкими, родными, что он действительно воспринимает своих чад духовных, как нечто живое и нераздельное с самим собой. Как это происходит, в какой момент, как эти отношения развиваются, сказать практически невозможно. Духовнические отношения нельзя определить формально. Невозможно сказать: «Я тебя назначаю своим духовным чадом», или: «Я себе выбрал духовного отца». Отношения складываются долгими годами послушания, постоянного раскрытия себя для послушания. Знание священником того, кто перед ним стоит, доверие того, кто к нему приходит, собственно и рождают духовничество, сродство душ и взаимное доверие. Потому что, когда человек не может себя доверить, тогда вообще не о чем говорить. Духовная беседа превращается в душевную, в задушевную, психологическую, житейскую и бытовую. Человек думает, что он взял благословение, и теперь жизнь его протекает по воле Божией, но воля Божия бывает тут совершенно не при чем. Конечно, не все люди равного духовного уровня, исповедующиеся у священника, становятся ему одинаково открыты, доверчивы, или способны его слышать. И священник не до всех людей одинаково способен донести нечто, есть определенные препятствия. Я не знаю, с чем они связаны. Это тайна. Но знаю одно, – если человек хочет духовной жизни, ищет духовной жизни, то он может ее получить только через послушание. Никак иначе она не дается.
Не все священники и отцы Церкви одинаково смотрят на проблему послушания. Так, в некоторых сочинениях святитель Игнатий Брянчанинов пишет, что даже в монастыре не может быть в святоотеческом смысле послушания старцу, что это невозможно и рискованно, потому что нет сейчас духоносных старцев, а отдавать себя в послушание человеку, который сам не очистился от страстей, бессмысленно и опасно. Конечно, та осторожность и осмотрительность святителя Игнатия, с которой он пишет о духовной жизни, без всякого сомнения является критерием для современной жизни, в которой налицо с одной стороны случаи младостарчества, лжестарчества, лжепророчества, мракобесия, а с другой стороны – экзальтированность новообращенных христиан, ожидающих сразу каких-то озарений, духовных подвигов и немедленных результатов, чего-то сверхъестественного, чувственного. Поэтому разумное духовное руководство сопряжено с внутренним трезвением, оно необходимо сейчас. Но можно ли сказать, что человек, пришедший в Церковь, вовсе не нуждается в духовном руководстве? Ему, конечно, нужен наставник, и для этого совершенно не обязательно искать себе духоносного старца. Не каждый из тех, кто умеет молиться, может молиться научить. Не каждый из тех, кто безмолвствует, может научить безмолвию. Не каждый из тех, кто ведет подвижническую жизнь, может оказаться духовником. Так не каждый виртуоз, который отлично играет на инструменте, может быть учителем. Но очень часто прекрасным учителем является человек средних музыкальных способностей, никакой не виртуоз, но он просто очень хорошо знает эту школу. В последнее время очень типичный случай, когда в духовники выбирают людей, которые никогда никого ничему не учили. Учились сами, да, что-то воспринимали через личный подвиг, а как они это сделали, повторить не могут. Вот, скажем, опытный старец, духовная жизнь, действительно, прекрасная, видно, как он сияет. Спрашиваешь его, а он дает совершенно неправильный совет, который может исказить духовную жизнь человеку. Есть люди, у которых в доме второй этаж отлично отштукатурен и вычищен, а первый этаж в полном запустении. По благодати Божией, по особенному внутреннему устроению, они очень быстро постигли какие-то духовные величины, многое им легко открылось. Они сразу оказались на очень высокой ступеньке, но как они этого достигли, не знают, это тайна духовной жизни. Но они не прошли по этой лестнице, поэтому сами научить новоначального человека не могут. Сейчас очень популярно мнение святителя Игнатия, что вообще личного духовного руководства в последние времена быть не может, и что главное слушать не духовника, но ориентироваться на учение святых отцов и книги, которые должны вести человека ко спасению. Но оно очень сильно оспаривается Афоном, где появилась вразумительная и достаточно разумная критика. В том числе вышла книга иеромонаха Дормидонта “О послушании”, где он, приводя святоотеческие изречения и ссылаясь на традицию Афона, спорит со святителем Игнатием очень, по-моему, достойно. В книге говорится, что путь свт. Игнатия – уникальный и личностный, что его мнение – это частное мнение святого отца, которое не является общецерковным. У нас же в России оно воспринято, как общецерковное и во многом не приносит хороших плодов. И сам святитель Игнатий, когда говорит о том, что книги будут руководить людьми, говорит это именно как духовный наставник, – это совет духовника. Некоторые интеллектуально настроенные люди так и думают, – мне никто не нужен, только книги. Трудно себе представить, что люди не с того ни с сего, оказавшись в такой пропасти, – при нашей полной необразованности, при отсутствии традиции, которая прервана в духовной жизни, – возьмут книгу с книжной полки и сразу научатся духовной жизни. Можно всю жизнь книги читать, из дома не выходить, при этом никакого отношения к духовной жизни это иметь не будет. Потому что это только книги, а есть жизнь Церкви, которая не только в книгах заключена, но, прежде всего, в общем строе духовной жизни, который сопряжен с ритмом молитвы и богослужения, с таинствами Церкви, и с книгами в том числе, как органичной частью церковной жизни. Святые отцы и их писания вне Церкви не существуют, как не существует вне Церкви и Священное Писание. Именно поэтому думать, что я буду читать книги и все о духовной жизни узнаю, невозможно. За книгами стоит колоссальный опыт жизни всей Церкви. И человеку, который не живет церковной жизнью, книги могут только повредить, если он будет пытаться по ним научиться тому, с чем в жизни никогда не сталкивался. Тем более что книги бывают разные: разными людьми написанные, на разных языках, для разных людей и для разного духовного уровня. Каждая книга подразумевает личность, которая ее писала. Многие книги, которые мы сейчас имеем, для нас во многом просто недоступны, потому что понятия и язык, на которых они написаны, – это сложный язык духовной жизни. К ним надо постепенно подбираться. Если начнешь читать о серьезных духовных вещах, скажем, о Иисусовой молитве, о безмолвии, о хранении помыслов, о таких понятиях высокой аскетики, то без определенного опыта будет даже непонятно о чем идет речь. Поиск того, о чем пишут святые отцы, не зная этого на опыте и не имея духовного руководителя, в общем, не спасает.
Иногда духовнику открывается о человеке нечто такое, чего тот в себе не видит, но с чем может справиться. Часто случается так, что многие очевидные вещи, которые с человеком происходят постоянно, он сознательно не хочет считать за грех, потому что ему удобно так жить. Он просто не хочет их видеть, гордыня мешает, самомнение, желание самооправдания. Поэтому священник может ему на это указать. В этом и есть смысл духовного руководства: священник может помочь, взять на себя такой труд помощи этому человеку в его борьбе с грехом, вот в этом – его мужество. Такое обличение может вызывать возмущение, трудно бывает сразу с ним согласиться. Потом со временем многие, слава Богу, соглашаются. Конечно, Бог милосерден, и конечно, священник выступает, как отец, он не может казнить на исповеди, но он может хирургически врачевать, и операция может приносить в том числе и боль. Когда человек впадает в тяжкое греховное состояние, это происходит не вдруг и не случайно. Это не как под машину попасть, – зазевался немножко, и ты уже труп. А грех тяжкий, смертный грех, если человек в него впадает, развивается достаточно поэтапно. У святых подвижников и в разных аскетических книгах описано, как развивается грех, какие он стадии проходит. Но из обихода современного христианина почти исчезло такое понятие, как страх Божий, который является охранительным страхом и оберегает человека от греха на очень ранних стадиях. У людей преобладает нечувствие ко греху, отсутствие представления, в каком состоянии они находятся, насколько близки к грехопадению. Поэтому человек, который просто кратко исповедует, называя некое духовное явление одним словом, не исповедует себя в этом духовном явлении. Не оценивая себя правильно, человек может не понимать, что ситуация, в которую он попал, положение, в котором он сейчас находится, или какие-то другие сопутствующие обстоятельства, уже являются греховными сами по себе, хотя он ничего греховного еще не сделал. Он еще как бы далек от греха, еще нет ничего конкретного, – никакого поступка, никакого даже слова, никакого обстоятельства, которое можно описать, как грех, – но направление уже определено. И в такой ситуации, при условии, что человек своему духовнику исповедует многое о себе, у духовника есть возможность предупредить, – вот по этой дороге не ходи, с тем не общайся, этого не делай, – и будет возможность избежать греха. Часто человеку непонятно, почему: «Ну, подумаешь, что я с этим человеком общаюсь.. Ну, он, может быть свободнее других, он немножечко знает больше, и так далее, что в этом плохого… Я – это я , он – это он». Но при этом не понимает, что этот человек уже есть предшественник греха, хотя само по себе общение с ним может не быть греховным. Конечно же, Господь предупреждает человека совестью и внутренним состоянием о том, что не стоило бы… В сердце тревога, или какое-то нездоровое возбуждение, которое как бы кружит голову человеку и увлекает его. Это всегда состояние, может быть приятное, но какое-то нездоровое, некое опьянение, нетрезвенность, которая возникает от общения, или от обстоятельств жизни, или от сильных впечатлений. Это может быть от музыки, которую он слушает, от книги, если человек читает, например, современную литературу. И в этом случае он может о себе сказать: «Ну, я же оцениваю то, что я читаю. И если я прочту плохое, я оценю это, как плохое, а то, что прочту хорошего, оценю, как хорошее». Но не понимает того, что человек сам в себе абсолютного критерия не имеет, всякий его критерий искажен. И поэтому, если человек еще духовно не взросел, не целомудренен, не крепок в вере, не стоит твердо на путях Господних, он не может себе позволять заглядывать в какие-то пропасти просто из интереса. Любое смотрение вниз с большой высоты всегда кружит голову, и можно, пошатнувшись, упасть. Такое смотрение вниз, в какую-то бездну, – это еще не нахождение в бездне, конечно, но состояние, когда возникают тревожные ощущения, – кружится голова, или страх возникает. Так и с грехом бывает, и при общении с людьми, которые могут направить на греховные обстоятельства… Совесть подсказывает. Человек, если он чуток к себе, обязательно должен это выносить на исповедь, обязательно должен говорить о том, что он почувствовал. Священник сам оценит его состояние, это уже область духовного руководства. Конечно, не всякий случайно встретившийся на пути священник будет принимать такую подробную исповедь, часто некогда бывает так подробно выслушивать. Но если это разговор с духовником, то обязательно надо все открывать, чтобы вовремя быть предупрежденным и обязательно слушаться этого предупреждения. Не дружи с этим человеком, не ходи в эту компанию, прекрати резко общение, предположим… Почему? Подумаешь… И плохо все кончается, как это всегда бывает, когда человек не слушается таких простых советов, смысла которых он не понимает.
Как сказано у Гоголя, – полюби нас черненькими, а беленькими нас каждый полюбит. Духовник готов с самого начала всех любить черненькими. Это такая милость Божия, духовническая благодать, которая дает возможность всех любить именно черненькими. А вот сами чада-то, прихожане, община, как только видят в священнике что-то не то, тут же отворачиваются, уходят, – нет, нам такого не нужно, нам подавай беленького, только святого. Духовник ведет человека на каком-то первом отрезке его пути, поднимает, вразумляет по милости Божией, по благодати, данной ему в священстве, хотя иногда сам он может не являться совершенным примером. Но Господь скрывает многие личные недостатки духовника от его чад, они видят просто внешне прекрасную сторону священства, которой его наградил Господь, и радостно его слушают. А потом, когда люди становятся более близкими, более родными, могут обнажиться, как вообще в семейной жизни, неприглядные личные стороны человека. И для одних людей это оказывается шоком, – Вот, оказывается, он какой! А другими воспринимается, как принимается в семье, со смирением и пониманием, что надо тяготы друг друга носить и так исполнить закон Христов. Для духовника бывает спасением такое отношение к нему духовных чад, которые готовы потерпеть его немощи и какие-то духовные падения, и помочь ему встать и идти дальше. Это очень важно, тогда можно говорить о том, что сложилось настоящее духовное родство, духовная близость. Духовное родство предполагает общую жизнь в совместном движении ко Христу, обоюдную любовь и поддержку. Духовник своим подвигом ведет за собой своих духовных чад, и их нежелание духовно расти может тормозить и самого священника, как-то руки опускаются. Но чем выше мы предъявляем запросы к своему духовному отцу, тем больше мы и самого духовника подвигаем к стремлению чего-то достичь, и тем более он нам дает возможность потрудиться над собой. Все люди совершают ошибки. Если духовный отец несет на себе все грехи, промахи и ошибки своих духовных чад, прощает, разрешает, молится за них, то естественно, что все падения и ошибки, и ваши, и вашего духовного отца, должны переживаться вместе. Только, наверное, очень просвещенные духовники могут говорить безошибочно, или они просто максимально берегут себя от совершения ошибок и поэтому действуют предельно осторожно. Они сохраняют серьезную дистанцию между вопросом и ответом и на конкретный вопрос могут дать очень широко понимаемый ответ, и не потому, что боятся ошибиться, а просто берегут самого человека от его духовной ошибки потом. Например, на конкретный вопрос, – что будет, если я поступлю таким образом, я не могу поступить по-другому, – старец иногда отвечает примерно так: вы можете поступать, как считаете нужным, но предупреждаю, что тот, кто это делает, может в своей жизни столкнуться с этим, этим и этим. Он не говорит, – нет, не делай этого ни в коем случае, хотя это правильный ответ, и его легко может дать любой священник. Но он так не отвечает, все-таки сохраняя человеческую волю свободной, и, в отличие от духовного отца, не зная, может быть, каких-то побудительных причин, всего объема условий жизни человека. Не надо быть настроенным на то, что священник когда-нибудь обязательно ошибется, но в случае ошибки надо относиться к этому естественно. Ведь ошибки совершаются в жизни любого человека, и как-то постоянно разрешаются. Ну да, приходится потом что-то потерпеть, конечно, какие-то скорби выпадают. Иногда нам дается возможность через определенные испытания понять, что мы сделали ошибку, чтобы потом ее не совершать. Не надо этого бояться. Конечно, если тебя благословляют на что-то не церковное, греховное, ты так поступать не должен. Но если ты что-то совершаешь в простоте своего сердца по послушанию, то никогда это тебе в грех не вменится. Если отношения духовно правильные, если человек идет к Богу с доверием, принимая слова своего духовного отца, как волю Божию, Господь Сам покрывает и исправляет очень многое. В богослужебных книгах написано: превращает сень смертную в вечную жизнь (…). Так, если Господь смерть в жизнь может превратить, если не только ошибки, но многие человеческие преступления, обращенные против ближнего, в итоге по милости Божией во благо обращаются, то уж, конечно, Господь покрывает и человеческие промахи, которые сделаны по неведению, но с добрым намерением. Очень часто мы даже не замечаем, как это происходит. Иногда, как в жизни любого несовершенного человека, бывает спад и в жизни священника. Не может человек в начале или в середине своего духовного пути быть постоянным: меняется он сам, могут меняться жизненные обстоятельства, у духовника могут быть свои внутренние проблемы, какой-то кризис в духовной жизни, собственные духовные ошибки. И тогда его чада могут вести духовника вперед, – своим внутренним постоянством, любовью и доверием не оставлять его в минуту духовной болезни или духовной немощи, а молитвенно и любовно поддержать. Это, к сожалению, очень редко бывает. Мне очень часто приходится наблюдать, как легко люди отказываются от своих духовных отцов, так легко на пол-пути забывая, сколько для них было сделано в духовном смысле, сколько было за них молитв, попечения, сердечных мук. Духовные чада легко отворачиваются и уходят, совершенно забывая о тех людях, которые их на себе долго несли, и затаскивая на какую-то ступенечку, споткнулись и очень сильно расшиблись. Для священника это бывает еще большим серьезным испытанием: когда нет духовной поддержки, не на кого опереться, тогда очень тяжело выправлять свою духовную жизнь, не хочется и нет духовных сил опять и опять совершать какие-то подвиги. Но если сами чада живут не ради того, чтобы ими руководили добрые и просвещенные, а ради того, чтобы ко Христу идти, тогда они будут делать все, чтобы идти ко Христу вместе со своим духовным отцом. Они подтолкнут его когда-то, поддержат, на себе понесут, пока он не встанет. Это очень важно. Духовник должен сказать на Страшном суде: Се Аз и чада, аще даде ми Бог. Не просто – я, и не просто – они, а – вот мы, Господи, все вместе.
Если человек уже достаточно серьезно понимает, что есть духовная жизнь, что у него есть духовный отец, то это, конечно, предполагает, что он регулярно исповедуется у одного и того же священника, у своего духовника. Бывают обстоятельства, когда духовный отец вдалеке, или когда сам человек уезжает на какое-то время, тогда он может, конечно, исповедоваться и в других местах. Невозможно все определить конкретными правилами. Иногда в отношениях с духовным отцом бывают исключительные моменты, например, когда духовник и его чадо входят в отношения не только духовные, но и личные, что связано, скажем, со знанием семейных и личных отношений. Может быть, это не совсем правильно, но жизнь такова, что отношения духовные и отношения личностные иногда переплетаются. В таких случаях бывает тяжело, а иногда не нужно исповедоваться духовнику, чтобы не затянуть кого-то в конфликт. Поэтому можно исповедоваться на стороне, но надо очень хорошо знать священника, которому ты исповедуешься, чтобы была возможность с ним посоветоваться и спросить, нужно ли донести это на исповедь своему духовному отцу. Но бывает и умышленный соблазн некоторые грехи исповедовать на стороне. Человек не хочет рассказывать о каких-то своих проделках, потому что они могут испортить его образ в глазах духовника. Поэтому возникает желание где-то в другом месте исповедовать свой грех, а потом придти таким чистеньким, – Таинство совершилось, грехи простились. С точки зрения формальной исповеди, наверное, такой грех прощается, но это очень большая духовная ошибка и совершенный вред для души, – ведь это неприкрытое лукавство и обман своего духовного отца. Человек потом приходит к нему совершенно иным, не настоящим, и священник не может этого не чувствовать. Между ними образуется такая трещина, которая способна привести все дальнейшие отношения к полному краху, совершенно их разрушить. Один раз поступив так по малодушию, человек потом будет поступать так и в дальнейшем, и все время приходить совсем не тем, кто он есть на самом деле. Он сам будет этим мучиться, потому что, обманув духовного отца, невозможно придти к нему как ни в чем ни бывало, обязательно будешь чувствовать внутреннее смущение. В конце концов, человек будет вынужден или во всем признаться и покаяться своему духовнику, или уйти от него, потому что духовник больше ни в чем не сможет ему помочь. Еще одно лукавство связано с разницей в таких понятиях, как духовник и духовный отец. Современное представление, что такое духовный отец, складывалось не сразу. Духовник в общем не должен ничем отличаться от духовного отца. Но слову духовник, как и многим словам духовного содержания, придают несколько значений. Скажем, духовник, имея в виду некое послушание священника, может назначаться: например, духовник монастыря, духовник гимназии, епархии, существовал институт духовничества в армии. И все, кто волею судьбы оказывался в определенном состоянии какого-то служения, был обязан исповедоваться у одного священника. Сейчас эти два понятия разнятся, хотя по природе своей они едины. И вот для многих людей существует такое лукавство: раз он мне духовник, а не духовный отец, – говорят они внутри себя, – значит, я сам буду решать, слушать мне его или не слушать. То есть духовник это тот, кому я исповедую свои грехи, и невзирая на то, что он мне говорит, сам решаю, как мне поступить, – у меня есть свой ум и свобода воли. А если уж духовный отец, то я слушать должен обязательно. Это такое лукавство, построенное на игре слов. Человек с одной стороны считается с таким понятием, как духовник. (Ты к кому ходишь? Я к тому-то хожу. Во-о, какой у тебя духовник!). А с другой стороны он в принципе не готов к духовной жизни, к таким отношениям, не ищет их себе. И как только получает какой-то серьезный духовный совет, или наставление, или обличение в грехах, начинает лукавить и с легкостью говорит, – это пока мой духовник, я к нему хожу только исповедоваться. Либо человек готов к послушанию, либо он живет по своей воле, и тогда надо полностью отдавать себе в этом отчет. Могут возникнуть сомнения в правильности слов, которые сказал священник, можно в этом разбираться, молиться, может быть, мучаться этими словами, но в конечном итоге все-таки идти по пути слышания воли Божией. Если же считаешь, что можешь поступать так, как хочешь, не советуйся, а поступай, как решил сам, по молитве и полностью беря на себя ответственность за свои поступки. Но если уж ты за духовным советом пришел, получил его, и тебе он не понравился, ты ему не следуешь, то ты встаешь на путь прямого ослушания, и это надо понимать. Даже, если священник поставлен духовником в официальном плане, (скажем, человек оказался на какой-то службе, где есть назначенный духовник, – духовник учебного заведения, например, и он разбирает духовные вопросы и благословляет поступать определенным образом), хочешь – не хочешь, а надо его слушаться. Он берет на себя ответственность за это решение. В противном случае надо выбывать из этого учреждения. Так же, если приходишь в общину, и считаешь священника своим духовником, то разницы между духовником и духовным отцом большой нет, только, может быть, в степени более сугубого родства, более близких духовных отношений, более внимательного слышания слова, более трепетного отношения. Но что касается духовных советов и послушания, то если священник говорит вещи, которые согласуются со священным Писанием и Священным Преданием, нет причин, чтобы его не послушать. Человек слушается не человека, а слушается Церковь, которая говорит ему устами священника. Вообще-то никто никого не обязан слушаться. Это всегда свободное действие человека. Но если прихожанин таким образом себя поставил по отношению к священнику, что тот почувствовал возможность сказать ему какие-то серьезные духовные слова, то здесь либо сам человек просто играет в духовную жизнь, либо он идет по пути ослушания, по пути духовного самоубийства. Невозможно такими вещами просто так играть. Это все очень серьезно. Духовная жизнь – это не общественное мероприятие. Хочу – поступаю так, хочу – поступаю сяк. Хочу – делаю то, хочу – делаю се. Духовная жизнь – это путь ко спасению. Если ты хочешь идти ко спасению, иди. Если не хочешь идти ко спасению, никто тебя не заставит. Но странно при этом разбирать, духовник это или духовный отец, имеешь ты право или не имеешь... Если ты всерьез готов идти путем ко спасению, тогда вопроса о том поступать или не поступать по своеволию, быть не может. Есть только вопрос о том, как правильно услышать волю Божию.
Слово свобода очень сильно девальвировано, даже поменяло свой смысл. Какие только словосочетания с этим словом не приводят! И все они звучат, я бы сказал, анекдотично: свобода слова, свобода печати, свобода совести, свобода любви… все это страшные искажения той свободы, как понимаем ее мы, христиане. Эти понятия современного мира, так называемые общечеловеческие ценности, сейчас поставлены мировым сообществом выше ценностей христианских. Но мы, христиане, как понимаем свободу? Можем ли мы чувствовать себя свободными, когда есть так много того, что ее ограничивает – обязанности, нравственно определенные правила, закон, отсутствие денег, и, наконец – совесть. Это чувствует каждый человек. Законы могут быть разными, совесть – для всех людей понятие одинаковое. Авва Дорофей называет совесть естественным законом, который вложен в человека Богом как образ Божий. И в послании к Римлянам апостол Павел пишет: те, кто умирают вне закона, и судятся вне закона, потому что для умерших вне закона язычников совесть является естественным законом, по которому они будут судимы. То есть мы отождествляем совесть не с человеческим законом, а с естественным законом, который заложен внутри самого человека, с законом Божиим. А в Евангелии говорится, что Бог принес людям Свободу. Познаете истину, – говорит Христос, – и истина сделает вас свободными (Ин.8,32). Все Евангелие говорит нам об освобождении. Бог и есть сама Свобода, совершенная и абсолютная Свобода. Но если совесть – это голос Божий, голос абсолютной свободы, и она же ограничивает нашу свободу, тогда получается такое противоречие – то, что ограничивает свободу в человеке, одновременно является и призывом к свободе. Так, где же свобода? В чем она? Между двумя свободами, как ни странно: между той свободой, которая в Боге, и той, которая вне Бога; между свободой своеволия, своенравия и беззакония, и свободой во Христе, которая есть свобода от греха, свобода жизни вечной. Мы не можем назвать желание человека поступать по своей воле несвободой, так же как не можем назвать несвободным человека, который выбрал зло. Выбирая зло, он не выбирает себе, как бы сказать, тюрьму, для него это свобода. Человек свободно выбирает зло или свободно выбирает добро. И поэтому мы и будем говорить, что человек выбирает между двумя свободами, ему дан свободный выбор. У прп. Антония Великого говорится, что свободны не те, кто свободен по естеству, кто богат или знатен, потому что они часто являются рабами чувственных страстей, а настоящую свободу души «составляют чистота и презрение привременного». У слова свобода есть синоним – воля, мы же говорим – вольная волюшка, вольные люди. Поэтому услышать волю Божию – это услышать голос освобождения Божиего, услышать голос Божией свободы. Человек, который слушает свободу, сам становится свободным, но эта свобода дается человеку только через послушание воле Божией. И тогда послушание – это никакое не закрепощение, а именно свобода. Это видно, когда воспитываешь своих детей и они приучены слушать тебя. Вот ты видишь, что в какой-то момент у них нет никакого желания идти за тобой, а есть желание совершенно противоположное, но ребенок просто не в состоянии исполнить свою греховную волю. Он очень чего-то хочет, его мысли направлены именно на это желание, но у него нет на это внутренней потенции. Он оказывается просто бессильным следовать своей греховной воле, если есть препятствие в родительском слове. Так часто бывает, и не только с детьми. Приходится немножко надавить, настоять на своем, но как бы тяжело не было в этот момент, потом человек радуется, он получает награду, оказывается довольным и наполненным правильностью своего поступка. Он поступил по послушанию и увидел благой результат этого. К сожалению, этот же инструмент используется в тоталитаризме. Сама психологическая структура способна подавить человека. Поэтому очень важно, чтобы всегда оставалась возможность выбора, чтобы человек всегда прилагал внутренние усилия, свой маленький подвиг, направленный на слышание этого слова. Не приказ – а послушание, не подавление человеческой воли, а возможность сопряжения человеческой воли с волей родительской, с волей Божией. В этом-то и есть искусство педагогики и духовничества: с одной стороны оставить человеку возможность не послушаться, не ломать его, всегда оставлять человека свободным, но с другой стороны приложить все усилия к тому, чтобы он тебя все-таки послушался и обязательно дать ему внутренне почувствовать благость послушания. Духовное руководство добивается того, чтобы человек оказался внутренне бессилен исполнить свои греховные пожелания, поступить против своего духовника, потому что это сопряжено с правильным. Как бы его душа не рвалась, как бы его внутреннее искажение не поворачивало на исполнение своеволия, своих желаний, но тут происходит это маленькое чудо послушания – человек слышит голос духовного закона, который не дает ему возможности поступить по греховной свободе. От этого иногда бывает досадно, бывает плохо, тяжело, человек, может быть, внутренне протестует, но идет ко Христу, потому что иначе уже не может. А идя за Христом, он всегда идет от рабства к свободе. Когда человек становится послушным, он слышит голос Божией воли, голос свободы, который делает человека совершенно свободным в Боге.
Исповедь – это обещание человека бороться с грехом. Это просто его клятва. Поэтому человек целует крест и Евангелие, присягая этим во время исповеди, обещая нести крест и жить по Евангелию. А в Евангелие есть такое место, которое, когда читаешь его, всегда для тебя, как Страшный Суд, – Кто хочет идти за Мной, да отвергнется себя, возьмет крест свой и за Мной идет… (Мф. 16, 24). Вот такие страшные слова, которые отражают суть духовной жизни и до конца каждого из нас обличают, пронизывают, делают абсолютно безответными перед Богом. Потому что Крест Христов совершенным образом определяет человеческую суть, сердцевину его бытия. Под словом крест каждый из нас, конечно, понимает что-то свое. В основном это груз неразрешимых проблем, которые нас угнетают и как бы раздавливают. Но иногда люди проживают очень тяжелую жизнь, – бедность, болезни, совершенное крушение всех надежд, – и умирают в старости совершенно разрушенные, а в Царство Небесное не попадают. Потому что не было креста, того самого креста, который является радостью, а было только горе, неисчерпаемое горе безысходности. Такая жизнь, хотя и заканчивается естественным образом, все равно сродни самоубийству, потому что человек не нашел выхода радости, пути ко Христу, возможности быть с Богом не нашел. Недавно мне пришла в голову мысль, что самый страшный крест, который имеет человек, это – свобода выбора. Настоящая свобода не может выбирать, она как полет, как дыхание. Птица не выбирает, летать ей или не летать, она просто летит. Рыба не выбирает, плыть ей или не плыть, она просто плывет. Истинная свобода может быть только абсолютной, это или совершенно полное прилепление к Богу, как к источнику абсолютной свободы, или совершенно полное Его отвержение, как осознание своей полной свободы от Бога. Смерть тоже сродни свободе, это абсолютное ничего в своей абсолютной удаленности от Него. Человек, который пожил без Бога, а потом обратился, вдруг понимает, что свобода жизни и свобода смерти это вещи, между которыми нельзя выбирать. Очевидно, что надо жить свободой жизни. Но для того, чтобы это сделать, надо абсолютно исключить из себя всякую смерть. И это самое страшное и самое тяжелое, что только может быть с человеком, потому что выбор между свободой жизни и свободой смерти, так называемая свобода выбора, это и есть крест. Это есть постоянное мучение человека – каждый раз выбирать Бога, когда против этого протестует все его существо. Этот выбор, по моему, и есть сораспятие Христу. Мне кажется, надо очень спокойно признать, что человек не свободен, просто язык не повернется свободу выбора назвать свободой. Наоборот, это страшные кандалы, это такие муки, которые и составляют настоящий крест человека. Человек совершенно нелогически, против своей природы, наперекор всему тому, к чему тянет его смертоносное тело, выбирает жизнь, выбирает Христа, выбирает свободу, которая является страшным мучением, но при этом вдруг осознает себя действительно свободным, понимает, что приобщается к истинной жизни, которая начинает пробиваться в нем, как в самарянке после беседы со Христом, став источником жизни вечной. Этот процесс, это духовное становление человека не бывает одномоментным. Оно не было одномоментным, скажем, у Марии Египетской, вся ее жизнь в пустыне было непрестанным умиранием и сораспятием Христу, потому что все ее умершее существо тянуло к выходу из пустыни, и только любовь к жизни тянула обратно в пустыню. Это очень яркий образ. Для человека жизнь там, где все бурлит, искрится, где некая полнота плотского бытия, она тянет к себе, привлекает плоть, как магнит. А пустыня, в которой нет ничего живого, является как бы символом смерти. И вот человек в смерти находит жизнь, а в жизни находит смерть. Об этом и Евангелие так парадоксально говорит, что потерявший душу, ее приобретет, а тот, кто ее приобретет, – потеряет. Значит, надо отвергнуться себя, отбросить все, что мы называем своим, что к нам приросло, стало маской, исказившей наше собственное лицо, как бы больно, как бы мучительно, как бы страшно это не было. Если мы сумеем так вот совлечься себя, не испугаться погубить свою надуманную, пустую, бессмысленную жизнь, тогда мы приобретаем Христа, приобретаем истинную жизнь вечную, которую Господь нам даровал Своим распятием и Своим воскресением. |
Наш храм расположен по адресу: 109028, г.Москва, Хохловский пер., дом 14с5
Телефоны: +7(495)917-51-34, 916-00-96 e-mail: trinity-church@mail.ru |