Главная » Воскресная школа » Театр "Миф" » Последний плакальщик

  

 Последний плакальщик


по мотивам рассказов

Г. Честертона,

 

Сценарий Надежды Сахаровой

 

 

 

 

 

 

   Сцена 1
Леди Фишер: Отец Браун! Здравствуйте, дорогой друг! (Лорд приподнимает цилиндр), вот это встреча! 
Отец Браун: Да вот ходил причащать больную и решил немного пройтись полями. 
Фишер: Да, природа… (видно, что нервничает)
ЛФ: Мистер Крук! А вы что здесь потеряли? Отец Браун, вы знакомы с мистером Круком? Он журналист, репортер газеты «Комета».
Бр: Здравствуйте мистер Крук. Странное совпадение, мы ведь познакомились и с вами, и сэром Фишером у миссис Адамс.
Крук: Не очень удачный день для загородной прогулки, преподобный отец. 
Леди Фишер: Да, собирается дождь… Давайте скорее укроемся под навесом . 
Браун: Мне кажется, неподалеку есть дом…
Леди Фишер: Дом то есть… но укрыться там нельзя.
Браун: Почему? Старый, замшелый замок…
Фишер(сухо): Замок этот принадлежит роду Марнов. 
Крук: О, я слыхал об этом маркизе! В прошлом году «Комета» давала на первой полосе прекрасный материал «Знатный затворник». Говорят, он носит маску, потому что болен проказой. Еще мне говорили, что он родился уродом и вырос в темной комнате.
Фишер: И у него три головы, да… много ерунды болтают.
Леди Фишер: Мне не хотелось бы слушать сплетни, и шутить над этим не стоит. Понимаете, я хорошо знакома с маркизом. Точнее, мы дружили, когда он еще маркизом не был, четверть века назад. Маски он не носил и проказой не болел, разве что немного сторонился людей. Голова у него была одна, и сердце одно, только оно разбилось.
Крук (обрадовался): Несчастная любовь! 
Леди Фишер: Как это лестно! Мужчины полагают, будто сердце может разбиться только из за женщины. Нет, бедный Джеймс потерял любимого брата, Мориса. 
Крук: С тех пор он и живет взаперти? 
Леди Фишер: Нет, сперва он долго странствовал… Говорят, он не может вынести никаких напоминаний, даже портретов не хранит. Тогда, после смерти брата, он уехал сразу, в тот же день, а лет через десять вернулся, и на него накатила религиозная меланхолия.
Фишер (проворчал): В него вцепились католические священники. Я знаю точно, что он раздает милостыню тысячами, а сам живет, как монах или как затворник. Не понимаю, зачем это нужно его духовным наставникам?
Крук (пояснил): Мракобесы. Нет, вы подумайте! Человек может приносить пользу обществу, служить людям, а эти кровопийцы держат его. Они ему и жениться не дают, вы уж мне поверьте!
Леди Фишер (печально): Да, он не женился, Когда мы были молоды, он любил мою близкую подругу. А потом… Понимаете, как у Гамлета, – утратив все, он утратил любовь. Но вы же знаете его бывшую невесту. Это Виола, дочь адмирала Грэйсона. Мы, собственно, ее здесь и ждем…Она тоже осталась одинокой.
Крук: Какая мерзость! Какое бессмысленное зверство! Я просто обязан оповестить общество об этом ужасе! (задохнулся от гнева)
Леди Фишер (о.Брауну беспокойно) А что вы думаете об этой истории? 
Браун: Прежде всего, я думаю, что она непохожа на правду. Допустим, что мы – мрачные кровопийцы и цель у нас одна – лишать людей счастья и разрушать родственные связи... Зачем же тогда мы станем поддерживать безрассудную привязанность к родственнику? Почему вера поддерживает его отчаяние, а не дает ему хоть каплю надежды?
Леди Фишер (мужу): Дорогой, давай пока не подошла Вола, расскажем о. Брауну всю историю.
Фишер: Не знаю, не знаю… 
Леди Фишер: Нет, нам надо, обязательно надо! Вы же помните, как мы познакомились… если бы не он бриллианты «Летучие звезды» были бы украдены!
Фишер: Ну, это дело совсем другого рода... Я, конечно, очень благодарен отцу Брауну, он вернул подарок моей крестнице…
Крук: Веселенькая была история, да… Наши дома, мой и Адамсов, разделяла только каменная стена… по правде сказать, не такая уж непреодолимая…

 

  Сцена 2

 

Руби Адамс: Ой, только не прыгайте, мистер Крук! Здесь очень высоко.
Крук: По-моему, судьбе угодно было, чтобы я стал вором и лазил в чужие дома и сады. И так бы, без сомнения, и случилось, не родись я в этом милом доме по соседству с вами. Впрочем, ничего дурного я в этом не вижу.
Руби(с укором): Как вы можете так говорить? 
Крук: Понимаете ли, если родился не по ту сторону забора, где тебе требуется, по-моему, ты вправе через него перелезть.
Руби: Вот уж никогда не знаешь, что вы сейчас скажете или сделаете.
Крук: Я и сам частенько не знаю. Во всяком случае, сейчас я как раз по ту сторону забора, где мне и следует быть.
Руби (с улыбкой): А по какую сторону забора вам следует быть? 
Крук: По ту, где вы. 
 

Вдруг трижды протрубил, приближаясь, автомобильный гудок.


Крук: Ого! Чей это элегантный автомобиль подкатил к подъезду? … вот уж кто родился с той стороны, где следует.
Руби: Это приехал мой крестный отец, сэр Леопольд Фишер. (И после невольной паузы, выдававшей недостаток воодушевления)добавила: Он очень добрый.
Руби: Крестный! Как мило, что вы приехали! 
мАдамс: Здравствуйте, дорогой сэр Леопольд. Позвольте представить вам мистера Джеймса Блаунта… он кузен покойного мистера Адамс, приехал из Канады, но не успел застать мужа в живых… А это отец, Браун, католический священник нашего прихода. 
Руби: наш сосед, мистер Крук.
Ф: Рад встрече.
К: Хм… что ж… в таком случае и мне приятно познакомиться… 
Ф: Погодите, я что-то вам привез… 
Руби: О, крестный! Как они прекрасны!
Фишер: Пока что я положу их обратно, милочка, (засовывая футляр в задний карман своего фрака) Это — три знаменитых африканских бриллианта, которые называются «летучими звездами», потому что их уже неоднократно похищали. На них охотится сам Фламбо, которого ищет полиция трех государств! У меня могли украсть бриллианты по дороге сюда. 
Крук: И я бы никого не стал винить в этом. Когда люди просят хлеба, а вы не даете им даже камня, я думаю, они имеют право сами взять себе этот камень.
Руби(с непонятной запальчивостью): Не смейте так говорить! Вы говорите так только с тех пор, как стали этим ужасным… ну, как это называется? Как называют человека, который готов обниматься с трубочистом?
О.Браун: Святым. 
Фишер(со снисходительной усмешкой): Я полагаю, что Руби имеет в виду социалистов.
Блаунт: (с веселой церемонностью) Миссис Адамс, я получил сообщение от моего старого приятеля Флориана, знаменитого французского акробата и комика? Не злоупотреблю ли я вашим гостеприимством, если вечером он зайдет ко мне? 
Леди Адамс(любезно) : Полноте, полноте, дорогой мой! Вы можете приглашать кого угодно. На нашем празднике он как раз кстати.
Блаунт (смеясь): Он вымажет себе лицо сажей, и всем наставит фонарей под глазами. Я лично не возражаю, я человек простой и люблю веселую старую пантомиму, в которой герой садится на свой цилиндр.
Фишер(с достоинством): Только не на мой, пожалуйста .
Блаунт(с благодушием истинного варвара) : Ну, ну, ну! Не надо портить праздник. Давайте-ка повеселим сегодня общество. Почему бы нам не разыграть настоящую старую английскую пантомиму — с клоуном, Коломбиной и всем прочим? 
Крук: Я всей душой поддерживаю предложение разделать полисмена на котлеты… Но спектакль — дело, конечно, слишком сложное.
Блаунт(с увлечением закричал): Да что вы! Устроить арлекинаду? Ничего нет проще! Во-первых, можно нести любую отсебятину, а во-вторых, на реквизит и декорации сгодится всякая домашняя утварь — столы, вешалки, бельевые корзины...
Крук(оживился и стал расхаживать по комнате) : Да, это верно. Только вот боюсь, что мне не удастся раздобыть полицейский мундир.

Блаунт: (на мгновение задумался и вдруг хлопнул себя по ляжке) Достанем! Я сейчас же позвоню Флориану, он знает всех костюмеров в Лондоне, и велю захватить с собой костюм полисмена. (убегает)
Руби (была готова заплясать от радости) : Ах, как чудесно, крестный, — я буду Коломбиной, а вы — Панталоне.
Миллионер выпрямился и замер в величественной позе языческого божества.
Фишер (сухо): Я полагаю, моя милая, что вам лучше поискать кого-нибудь другого для роли Панталоне.

Блаунт: ( Возвращается с сияющим лицом) Ну вот, все устроено. Мистер Крук будет клоуном. Я могу быть Арлекином. Мой друг Флориан сказал мне сейчас, что достанет по дороге костюм полисмена и переоденется. Представление можно устроить здесь, в этом холле, а публику мы посадим на ступеньки лестницы. Входные двери будут задником. А вот тут будет сцена! 
И, выхватив из кармана кусок мела, он провел на полу черту, отделив воображаемую сцену.

 

Сцена 3
Музыка, взрослые гуляют и общаются, молодежь вбегает и выбегает, смеясь и переодеваясь на ходу. Блаунт хватает канат и пытается привязать к Фишеру. 
Фишер: Что вы такое творите?
Блаунт: Всего- навсего хотел привязать вам ослиный хвост.
Фишер: Нет уж, увольте меня от ваших шуток!
(Фишер и Адамс проходят к лестнице и садятся. Блаунт нахлобучивает колпак о. Брауну, тот тоже идет к лестнице в колпаке). 
Руби (с серьезным видом вешая Круку на шею гирлянду сосисок): Дядя Джеймс слишком уж развеселился. Что это он?
Крук: Он Арлекин, а вы Коломбина… Ну, а я только клоун, который повторяет устарелые шутки.
Руби: Лучше бы вы были Арлекином.
( Песня)

Мы перевернем здесь все вверх дном.

                   Кувырком, кувырком, кувырком.

Отложи заботы на потом

                    Никаких серьезных дел.

Чтоб забыли кто есть кто.

Маски, каски, домино.

Всех заверчу в веселой карусели.

                       Да, мы все готовы, сэр.

 

Роли хитро распределены.

                         Это мы, это мы, это мы.

Лица скрыты, слезы не видны.

                              Каждый радостен и смел.

Кто здесь клоун, кто герой.

Зал хохочет над собой.

И ничего вокруг не замечает.

                                  Ну и что такого, сэр?

 

Я сегодня веселее всех!

                                  А мы вам подыграем.

Ах, как кружит голову успех!

                                   Гип ура! Гип ура!

А кто там рядом,. Кто за дверью, кто крадется, мя не верим.

Не замечаем ничего.

                                   А полисмен уже пришел, сэр.                                       



 

   Сцена 4
Адамс: Произошла очень неприятная история, отец Браун. Дело в том, что бриллианты, которые мы сегодня видели, исчезли у моего друга из заднего кармана. А так как вы…
Браун( простодушно улыбнувшись) : А так как я сидел позади него…
Адамс (с нажимом, в упор глядя на Фишера, из чего можно было заключить, что нечто подобное уже было высказано): Ничего подобного. Я только прошу вас как джентльмена оказать нам помощь.
Браун: То есть вывернуть свои карманы (закончил отец Браун и вытащил шесть пенсов, маленькое серебряное распятие, маленький требник и плитку шоколада).
Адамс: Признаться, содержимое вашей готовы интересует меня гораздо больше, чем содержимое ваших карманов. Ведь моя дочь — ваша воспитанница. А в последнее время она открыла двери отцовского дома головорезу-социалисту, и этот малый открыто заявляет, что всегда готов обокрасть богатого человека. И вот перед вами богатый человек, которого обокрали!
Браун: Если вас интересует содержимое моей головы, то вот что я нахожу в этом старейшем из моих карманов: люди, намеревающиеся украсть бриллианты, не провозглашают социалистических идей. Нам следует заняться другим человеком, который нам незнаком. Тем, кто играет полисмена. Хотелось бы мне знать, где именно он находится в данную минуту.
Ваня:  А полисмен все еще лежит на сцене. Занавес поднимали шесть раз, а он все еще лежит.
(Отец Браун выронил книгу, встал и остолбенел, глядя перед собой, словно пораженный внезапным умственным расстройством. Но мало-помалу его серые глаза оживились, и тогда он спросил, казалось бы, без всякой связи с происходящим)
Бр: Простите, миссис Адамс, когда умер ваш муж?
А(удивленно) : Муж? Два месяца назад. Его брат Джеймс опоздал как раз на неделю и уже не застал его.
(Маленький священник подпрыгнул, как подстреленный кролик.)
Бр (с необычной для себя горячностью): Живее! Живее! Нужно взглянуть на полисмена!
Бр: Хлороформ. И как я раньше не догадался!
А: Пожалуйста, объясните толком, что все это значит? 
Отец Браун вдруг громко расхохотался, потом сдержался и проговорил, задыхаясь и с трудом подавляя приступы смеха:
Бр: Джентльмены, сейчас не до разговоров. Мне нужно догнать преступника. Но этот великий французский актер, который играл полисмена, этот гениальный мертвец, с которым вальсировал Арлекин, это… Он не договорил и заторопился прочь.
ЛФ (ему вдогонку) Это — кто?.
Бр: Настоящий полисмен.

 

Сцена5 

 

Бр: Ну, что ж, Фламбо, … вы действительно похожи на летучую звезду, но ведь звезда летучая в конце концов всегда становится звездой падучей.
Это — самая виртуозная из всех ваших проделок, Фламбо. Приехать как бы из Канады через неделю после смерти мистера Адамса, когда никто не расположен задавать вопросы, — ничего не скажешь, ловко придумано. 
Фламбо (появляется над деревьями): Еще того ловчей я сумел выследить «летучие звезды» и разведать день приезда Фишера. Сначала я собирался украсть эти камни без лишнего шума, но тут один из сообщников известил меня, что меня выследил опытный сыщик, который должен сегодня застать меня на месте преступления. Заурядный вор сказал бы спасибо за предупреждение и скрылся. Но я — поэт. Согласитесь, это же остоумнейшая мысль – навязать всем эту пантомиму, выкрасть камни привешивая ослиный хвост к фалдам фишеровского фрака и спрятать бриллианты среди блеска бутафорских драгоценностей. И если на мне настоящий наряд Арлекина, то появление полисмена кажется вполне естественным. 
(Смеется и спрыгивает. Дальше Фламбо рассказывает, а все показывают).
Представьте, достойный сыщик вышел из полицейского участка, намереваясь поймать меня, и войдя в дом попал прямо на сцену, где пляшущий Арлекин мог его толкать, колотить ногами, кулаками и дубинкой, оглушить и усыпить под дружный хохот самых респектабельных жителей Путни. Лучше этого мне уже никогда ничего не придумать. 
(Снова исчезает за деревьями.)
Браун: Да, в этом чувствуется уже не ловкость, а подлинный гений. А сейчас, кстати говоря, вы можете отдать мне эти бриллианты.
Я хочу, чтобы вы их отдали, Фламбо, и я хочу, чтобы вы покончили с такой жизнью. У вас еще есть молодость, и честь, и юмор, но при вашей профессии их недостанет. Можно держаться на одном и том же уровне добра, но никому никогда не удавалось удержаться на одном уровне зла. Этот путь ведет под гору.
Добрый человек пьет и становится жестоким; правдивый человек убивает и потом должен лгать. Много я знавал людей, которые начинали, как вы, благородными разбойниками, веселыми грабителями богатых и кончали в мерзости и грязи. 
У вас за спиной вольный лес, и он очень заманчив. В одно мгновение вы можете исчезнуть там, как обезьяна. Но когда-нибудь вы станете старой седой обезьяной, Фламбо. Вы будете сидеть в вашем вольном лесу, и на душе у вас будет холод, и смерть ваша будет близко, и верхушки деревьев будут совсем голыми.
Вы уже сделали первые шаги под гору. Раньше вы хвастались, что никогда не поступаете низко, но сегодня вы совершили низкий поступок. Из-за вас подозрение пало на честного юношу, против которого и без того восстановлены все эти люди. Вы разлучаете его с любимой девушкой. Но вы еще не такие низости совершите, прежде чем умрете.
(Три сверкающих бриллианта упали с дерева на землю). 
Фламбо: Это было мое самое красивое преступление… по странному стечению обстоятельств оно стало и моим последним преступлением… веселое, уютное английское преступление в духе Чарльза Диккенса… Даже жалко, что в тот самый вечер я раскаялся и покончил с прежней жизнью.
Эх, сколько проповедей произносили проповедники, сколько почтенных людей обливало меня презрением! Сколько поучительных лекций я выслушал! Что вызывала во мне вся эта болтовня, кроме смеха? Но вы, мой друг, поняли меня и сказали мне, почему я краду. И с тех пор я больше не крал.

 

 

Сцена 6

ЛФишер: Ах, какая волнующая история! И что же, он, действительно исправился?

Бр: Да, теперь он известный сыщик. ….и мой друг.

Крук:  Гроза миновала.  Нам не придется заходить в негостеприимный замок.

Леди Фишер (вздрогнула и воскликнула) : Я в жизни снова туда не зайду! 

Браун:  Снова? Значит, вы там были?

Л.Фишер (гордо):  Я попыталась. Но не будем об этом вспоминать. Впрочем, нет… я расскажу. Когда я  пришла к нему, он гулял в парке.  Ну, я  послала с лакеем свою карточку и ждала его у входа. Вот тут я стояла и ждала, и  вскоре он  появился…  и пошел мне навстречу… вот так…в этой своей жуткой  маске…

Вы видели? Вот так он прошел мимо,  не обернувшись! Он даже не взглянул на меня! А ведь когда-то мы были дружны…

Фишер:  В нем не осталось ничего человеческого.

Браун:  Все это очень странно.  Это совсем… совсем не то, чего я поначалу ждал.

 Я не верю, что священники хоть как‑то с этим связаны; я думаю даже, что он не обратился к Богу, а просто пытается облегчить совесть щедрыми даяниями. Я  хочу узнать правду. Расскажите мне все.

Ф:  А если я не хочу рассказать вам? Что вы на это ответите?

Браун (кротко):  Я сам расскажу вам.  Вы вынуждаете меня подозревать, что все обстояло сложнее. Во‑первых, Джеймс  почему‑то не женился после смерти Мориса. Станет ли порядочный человек бросать женщину с горя по умершему брату? Скорей он будет искать у нее утешения.

Во-вторых – Джеймс Мэйр очень странно горюет. Он не в силах слышать о брате, видеть его портретов…

Фишер:  Хватит.  Я сообщу вам, что могу, чтобы вы не думали самого плохого. Знайте хотя бы одно: поединок был честный.

Браун:  Слава Богу! 

Ф:  Они стрелялись.  Быть может, то была последняя дуэль в Англии.

 

Сцена 7

(Подходит  Виола)

ЛФ: Вы говорили про дуэль? 
Ф: Он вынудил меня рассказать… слишком о многом он догадался сам.
Бр: Когда обвиняют мою веру и противопоставляют ей чистую и совершенную любовь двух братьев, я позволил себе предположить …

Виола: Вольно вам смеяться над совершенной любовью, но, поверьте, она существовала.
Я расскажу…(Снимает жакет и шляпу, садится на лестницу) Это было так давно, но я помню все… Мы были молоды, беззаботны и влюблены…
Джеймс: Вы привыкли мучить и успокаивать себя тем, что я гоняюсь за вашими деньгами и что я вас совсем не люблю. Но если бы я стал сейчас доказывать вам, что я вас не люблю, вы бы мне не поверили.
В(мягко): Пожалуй, что так, Джеймс… 
Дж: Разве мое имя Джеймс? А ваше – Виола? Они звучат в моих ушах дико и чуждо, как имена краснокожих индейцев! Настоящие имена наши Муж и Жена.
В (серьезно): Джеймс, вы должны, право, остановиться и подумать. Вы, конечно, можете вскружить мне голову, но кончится это плачевно. Романтические порывы увлекают девушек, это правда… Но неосторожные браки влекут за собой несчастья и разочарования…
Дж: Неосторожные браки! Ради всего святого, скажите, где вы видели, на небе или на земле осторожные браки? Это все равно, что толковать об осторожных самоубийствах! Несчастны? Конечно, мы будем несчастны. Что вы такое, чтобы не быть несчастной, как и мать, родившая вас? Разочарования? Конечно, вы разочаруетесь. Я, например, не рассчитываю, что буду до смерти таким же хорошим человеком, как в эту минуту. 
В: Вы все это сознаете и все же хотите жениться на мне?
Дж: Дорогая, но что же мне остается делать! Какое же еще другое занятие на земном шаре может избрать энергичный мужчина, как не жениться на вас? Выбора нет, Виола. Или вы заключаете брак с Богом, как монахини, или с мужчиной,
то есть со мной. Единственный третий выход – жениться на себе, жить с собой, с собою, с собою – единственным компаньоном, который вечно и сам недоволен, и тебе внушает недовольство. 
В (почти нежно): Джеймс, если вы не будете так много говорить, я, пожалуй, выйду за вас. 
Дж: Теперь не время говорить! Теперь можно только петь! Где ваша мандолина? 
В: Оставьте мои руки! Я не желаю, чтобы вы мной командовали.
Дж: Это с вашей стороны неблагородно. Вы великолепно знаете, что в продолжении всей моей жизни командовать будете вы. Вы могли бы подарить мужчине единственную минуту в его жизни, когда ему еще можно командовать. 
Вбегает Морис
Морис: Вот вы где спрятались! 

Дж: Ну, кто выиграл сегодня скачки?
В: Конечно, Морис, кто же в этом сомневается. 
Дж: Снова всех обогнал?
Морис: Да ладно, ерунда, о чем тут говорить… 
Дж: Я бы не смог так воспринимать победу, гордился бы на полную катушку…
Морис: Да не стоит об этом. Я сегодня буду петь на празднике, вы пойдете смотреть?
Дж: Да, конечно. 
Морис: Виола, а вы? Я буду петь сегодня только для вас. Мою лучшую арию, где такие высокие соль бимоль…
В: Вы говорите обо мне, а сами все время как будто смотритесь в зеркало… У вас уже есть ваш брат, готовый бесконечно восхищаться вашими талантами…
Дж: Но Виола, разве это не так? Способна ли женщина устоять перед таким чудом?
В: Ах Джеймс, как видишь способна, или ты еще сомневаешься?
Морис: А в чем дело, почему он не должен сомневаться? Вы что-то от меня скрываете?
Джеймс: Мы должны сказать ему, правда Виола? Мы с Виолой обручились.
М: Что? 
Дж: Да, брат, ты первый, кому мы об этом сказали. 
М: Да какая разница, когда ты мне скажешь эту чушь! Виола! Скажи, что это неправда!
В: Увы, милый Морис… впрочем, почему увы? 
Дж: Ну, порадуйся за нас, брат… 
М: Порадоваться? Я получил отставку и должен этому радоваться? Ха!
В: Морис, ведь Джеймс тебе брат, и мне ты теперь тоже будешь братом!
М: Братом?! Это невозможно! Это совершенно невозможно! Виола, разве вы сомневались моих чувствах? 
Виола: Нет, как раз не сомневалась. Быть еще одной маленькой победой в ряду ваших многочисленных побед…
М: Да, я не терплю поражений! Ну что, что она в тебе нашла?
Дж: Я сам удивляюсь… Как могло случиться, что она полюбила меня, а не тебя? Я обычный человек… 
Морис: Почему же она выбрала тебя? Это ошибка, да…это ошибка..
Джеймс: Я, право, не знаю… 
Морис: Может быть ты красивее меня?
Дж: Никогда не считал себя красавцем…
М: Ты и петь-то не умеешь…
Дж: Я восхищаюсь твоим голосом, но…
А: Может быть, ты можешь сравниться со мной в верховой езде? 
Дж: Хотел бы я … но никогда не мог угнаться за тобой…
М: Тогда – почему?!
Дж: Успокойся, брат. Мне невыносимо видеть, как ты страдаешь… Логикой этого не объяснить, да я и не хочу… Я недостоин ее, я это знаю, и это делает меня еще более счастливым. 
М: Недостоин? Надо совсем потерять разум, чтобы предпочесть тебя мне! 
ДЖ: Ты не смеешь так говорить о ней! 
М: Почему нет? Еще как смею! Хорошенькая мордашка с куриными мозгами!
Дж: Замолчи, или я…
М: И что ты сделаешь? Да она просто… дура! Ну что, скажи, что ты делаешь лучше меня?
Дж: Я лучше стреляю!

 

 (Дуэль 1)

 

Сцена 8

Виола:  Так закончилась эта трагедия.

Бр:  Вернее, так она началась.  Так начались страдания того, кто остался живым.

Фишер: А мне кажется, что Джеймс страдает больше, чем нужно. Конечно, беда немалая, но Морис вынудил его стреляться, и дрались они честно.

Браун:  Откуда вы это знаете?

Ф:  Я это видел.  Я был секундантом у Джеймса, а секундантом Мориса был Хьюго Ромейн, знаменитый актер.  Морис увлекался сценой и брал у него уроки.

Мы собрались перед дуэлью. Я сказал, -   Нужно позвать врача.

Морис: Не надо. Чем меньше народу узнает, тем лучше. В деревне есть врач. У него прекрасный конь, и если надо, он мигом прискачет.

Дж:  Морис рискует больше, вы же знаете, он  неважно стреляет…

 

Дуэль 2

 

Ф: Ну, мы и  согласились. Противники сошлись на песке, у моря. Хьюго стоял на холме, я вот здесь. Дальше все произошло так стремительно! Выстрел как будто и щелкнуть не успел, а Морис закружился и рухнул на песок.

Дж: Скорее приведите врача!

 Ф:  И я побежал …

Б:  Ромейн не двигался?  Почему же он не подбежал к Морису?

Ф:  Может быть, он подбежал, когда меня уже не было.  Я кинулся в деревню, доктор сразу вскочил в седло, и задолго до того, как я вернулся, он сделал все, что мог: похоронил тело в песках и убедил несчастного убийцу бежать. Через много лет он вернулся и поселился в мрачном замке.

Б:  А этот Ромейн всегда реагирует не сразу? 

Ф:  Странно, что вы об этом спросили…  Нет, у него прекрасная реакция.

Бр:  Генерал, ради Господа Бога, не пускайте вашу жену и ее подругу к несчастному Марну. Оставьте все, как есть, иначе вы разбудите сонмища бесов. Я сам иду к нему.

Браун бежит к Морису. Остальные – в недоумении…колокол

 

Сцена 9

Браун возвращается…

Б(смущенно и прямо):  Я говорил с ним, и я прошу вас, – оставьте все, как есть. Маркиз знает, что делает, и встреча ваша только умножит беды.

Виола:  Это наше частное дело.  Не понимаю, причем тут вы.

Крук:  А им только и подай частное дело!  Вцепились в бедного Марна! 

Б(поспешил заверить) :  Вы не беспокойтесь, все в порядке.  Кроме меня, маркиз не видел ни одного священника. Поверьте, он знает, что делает. Молю вас, не трогайте его.

ЛФ(вскричала):  Чтобы он умер заживо и сошел с ума? 

Виола:  Чтобы он жил вот так, потому что против воли убил человека двадцать пять лет назад? Это вы и зовете милосердием?

Б( невозмутимо):  Да, это я зову милосердием.

К(сердито):  Чего от них ждать?  Им только и надо замуровать кого‑нибудь заживо, уморить голодом или свести с ума  страхом вечных мук!

Виола:  Нет, правда, отец Браун.  По‑вашему, он так виновен?

Ф:  Я ничего не понимаю! Неужели надо так расплачиваться за такое преступление?

Б:  Преступление его тяжко.

В:  Да умягчит Господь ваше жестокое сердце!  А я пойду и поговорю с моим женихом.

Виола идет. Из серого замка вышел человек, остановившийся на самом верху длинной лестницы.

Ф:  Надеюсь, ее он не оскорбит, как оскорбил мою жену.

Отец Браун: Бедный Марн достаточно виновен, но вашу жену он не оскорблял.

Ф:  Что вы хотите сказать? 

Б:  Он с нею незнаком.

Виола поднялась по ступеням, и тут все услышали страшный крик:

В: Морис!

ЛФ:  Что случилось? (побежала к подруге).

В:  О, Господи… о, Господи милостивый… это не Джеймс… это Морис!

Бр (серьезно): Мне кажется, леди Фишер, вам лучше бы увести отсюда вашу подругу.

Но с высоты ступеней обрушился голос,  хриплый и  несоразмерно громкий. Морис:  Постойте!                        ( Все застыли на месте)

 Отец Браун,  прежде чем эти люди уйдут, расскажите им все, что я рассказал вам.

Б:  Вы правы,  и это вам зачтется.

Маркиз скрылся в замке, а отец Браун обратился к собравшимся у замка людям.

 

Сцена 10

 

Бр:  Да, несчастный Марн дал мне право рассказать вам все, что он мне поведал, но лучше я последую ходу моих собственных догадок.

Конечно, я понял сразу, что мрачные монахи – просто чушь, вычитанная из книг. Однако я задумался о том, почему же он носит капюшон и закрывает лицо. И мне показалось, что тайна не в том, что он сделал, а в том, кто он.

Потом генерал очень живо описал мне поединок, и самым живым в этой картине была загадочная поза Ромейна, застывшего в стороне. Почему этот человек не бросился к своему другу? Ромейн ждал.

Ф (вскричал): Да поединок кончился!  Чего же он ждал?

Бр:  Поединка.

Ф (взволнованней крикнул):  Говорю вам, я все видел! 

Бр:  А я говорю вам, что вы ничего не видели.

Ф: Простите, вы в своем уме?  Почему вы решили, что я ослеп?

Бр: Потому что вы хороший человек, и  Господь отвратил ваш взор от беззакония.

Виола (едва проговорила):  Расскажите, что там случилось.

Бр: Потерпите немного,  последите за ходом моих мыслей. Я подумал о том, что Ромейн учил Мориса приемам своего ремесла. У меня есть друг‑актер, и он показывал мне очень занятный прием – как падать замертво.

ЛФ:  Господи, помилуй!

Бр:  Аминь.  Да, Морис упал, как только Джеймс выстрелил, и лежал, поджидая. Поджидал и его преступный учитель, стоя в стороне.

Крук:  Ждем и мы. Я, например, больше ждать не могу.

 

 (Дуэль 3)

 

Бр:  Джеймс, оглушенный раскаянием, кинулся к упавшему.  Пистолет он бросил с отвращением, но Морис держал свой пистолет в руке. Когда старший брат склонился над младшим, тот приподнялся на левом локте и выстрелил. Стрелял он плохо, но на таком расстоянии промахнуться нельзя.

Все  долго глядели на священника. Наконец Виола спросила растерянно и тихо:

В:  Вы уверены во всем этом?

Бр:  Да.  Мориса, маркиза Марна, я предоставляю вашему милосердию. Сегодня вы объяснили мне, что это такое. Как хорошо для бедных грешников, что если вы и перегибаете, то в сторону милости! Как хорошо, что вы умеете прощать!

Ф:  Ну, знаете ли! Простить этого мерзкого труса? Нет уж, позвольте! Я сказал, что понимаю честный поединок, но такого предателя и убийцу…

Крук:  Линчевать бы его!  Сжечь живьем. Если вечный огонь не сказки, я и слова не скажу, чтобы спасти его от ада.

Ф:  Я не дал бы ему куска хлеба.

ЛФ (дрожащим голосом):  Человеческой милости есть предел.

Бр:  Вот именно.  Этим она и отличается от милости Божьей. Вы готовы простить грехи, которые для вас не греховны. Вы прощаете тех, кто, по‑вашему, не совершает преступление, а нарушает условность. Вы терпимы к дуэли, разводу, роману. Вы прощаете, ибо вам нечего прощать.

Ф:  Неужели вы хотите, чтобы я прощал таких мерзавцев?

Бр:  Нет. Это мы должны прощать их. (Он резко встал и оглядел собравшихся).

 Мы должны дать им не кусок хлеба, а Святое Причастие. Мы должны сказать слово, которое спасет их от ада. Мы одни остаемся с ними, когда их покидает ваша, человеческая милость. Что ж, идите своей нетрудной дорогой, прощая приятные вам грехи и модные пороки, а мы уж, во мраке и тьме, будем утешать тех, кому нужно утешение; тех, кто совершил страшные дела, которых не простит мир и не оправдает совесть. Только священник может простить их. Оставьте же нас с теми, кто низок, как низок был Петр, когда еще не запел петух, и не занялась заря.

Ф:  Занялась заря…  Вы думаете, для него есть надежда?

Бр:  Да.  Разрешите задать вам неучтивый вопрос. Вы, знатные дамы и мужи чести, никогда не совершили бы того, что совершил несчастный Морис. Ну, хорошо, а если бы совершили, могли бы вы, через много лет, в богатстве и в безопасности, рассказать о себе такую правду?

 

Виола: Джеймс! О, мой Джеймс!  Ты же так любил своего брата!

Дж:  Теперь я люблю его еще сильнее. Он столько страдал.

Виола: Ради нашей любви, ради тебя Джеймс, и я прощаю его.  Я иду к твоему несчастному брату.

ЛФ: Она простила его! Она смогла! А ну-ка вставай!

Ф: Но дорогая…

ЛФ: Да вставай ты, мелкая душонка!

Ф: Да я иду, иду…

ЛФ: Подождите нас, святой отец!

Крук: Нет, эта статья не будет написана. Стойте, я с вами!

О. Бр: Если это не чудо, то я не знаю, что такое чудеса.

 

 

 

 

 

 

 

 





Он не считал себя писателем, упорно называл журналистом, а многие называют его апологетом, моралистом, проповедником. Так что примем, что он — не совсем или не только писатель, а  крупный христианский апологет.

Родился он в 1874 году в англиканской семье; в 1922 году, в возрасте 48 лет перешёл в католичество; однако есть основания утверждать, что религиозность Честертона, в том виде, как она проявилась в его творчестве, по своей духовной тональности близка Православию.

Самое популярное, что он писал, — рассказы об отце Брауне. Они признаны классикой детектива. И верно, первый пласт — детективный: есть преступление (далеко не всегда убийство), есть и сыщик, в своем роде очень хороший. Честертон первым возглавил «Клуб детективных писателей», и никто не сомневался, что только он может быть его председателем, если члены клуба — Агата Кристи или Дороти Сэйерс. Однако еще один член клуба Роналд Нокс, глубоко его почитавший, писал, что рассказы о Брауне — не детективы или хотя бы «больше, чем детективы».

Почему Честертон стал писать детективные истории? А потому, что он верил в их, так сказать, онтологическую уместность для христианского мироощущения:

 

"Наша вера полна опасностей, как книга для мальчиков; она говорит о вечном решении, о переломе. Религия и популярная литература Европы действительно очень схожи. Если вы скажете, что популярная литература вульгарна и безвкусна, вы просто повторите то, что осведомлённые, сумрачные люди говорят об убранстве католических церквей. Жизнь (согласно нашей вере) похожа на журнальный детектив: она кончается обещанием (или угрозой), „продолжение следует“. Жизнь с благородным благодушием подражает детективу и в том, что она обрывается на самом интересном месте. Разве смерть не интересна?"

 

Детектив считеется несерьезной литературой, но Честертон не брезговал детективом: в нем было много молодого задора — и смирения. Самые обыденные мелочи жизни он уме увидеть «под углом вечности». Как истинный миссионер, он говорил с аудиторией на её языке, и практически любая тема становилась для него предлогом, чтобы поговорить о самом главном.

Детективные истории с участием католического священника отца Брауна вряд ли имеют сколько-нибудь близкое отношение к фактам уголовной хроники, а если и имеют, то это совершенно не важно. Таинственное происшествие — это предлог, своего рода рыболовный крючок, очень маленький и очень скромный, но всё же могущий если не поймать, то хоть немножечко «зацепить» чью-то душу. А почему нет? Честертон не отображает, а моделирует реальность.

Литературная форма, выбранная Честертоном, оказалась весьма удобной как для ненавязчивой апологетики (в широком смысле), так и для борьбы с тем, что должно быть ненавистно христианину. Вот маленький пример первого: «... не только практика, но и теория моего дела помогла мне понять, что вы не священник. — Какая ещё теория? — спросил изнемогающий Фламбо. — Вы нападали на разум, — ответил Браун. — У священников это не принято».

Как все правоверные христиане, Честертон и его герой считали худшим из грехов гордыню. Ее обличение есть во многих рассказах — то в сюжете, то в одних только репликах. Но уж во всех рассказах ей противопоставлено смирение маленького патера. Священник из «Молота» вершит суд Господень — отец Браун не судит и не осуждает никого. Не «ничего» — зло он судит, а «никого» — людей он милует. Это очень важно не как «особенность сыщика» или «элемент сюжета», а как урок нравственности, элемент притчи.

И сам он подчеркнуто, иногда назойливо противопоставлен гордым, важным, сильным. Он то и дело роняет пакеты, ползает по полу, ищет зонтик, с которым потом не может справиться. Обратите внимание и на его внешность — «детское лицо», «большая круглая голова», «круглые глаза», «круглое лицо», «клецка», «коротышка».

 Сознательно — патер смиренен, неосознанно — нелеп и неприметен. Разумный и будничный отец Браун — такой же чужой в мире взрослого самодовольства, взрослого уныния и взрослой поверхностности, как хороший ребенок или сам Честертон.

(Из статьи Н. Трауберг и Т. Супрун)